«Какая она лапочка!» Сахая с ужасом почувствовала, что щеки и уши начинают гореть, и выпорхнула-выскочила из кабинета. Ей было стыдно. Неужели она могла плохо думать о таком необыкновенном человеке? Могла же. А все потому, что, сама того не желая, заразилась чьим-то влиянием. «Какая же я плохая! Дрянь! Дрянь!» Отругав себя, и поделом, долго не умела успокоиться.
Напрасно прождала в страшном волнении до самого вечера: Алла Андреевна не заглянула. Сама напомнить не решилась. Когда же, собравшись домой, как бы промежду прочим сунулась в кабинет ответсека, обнаружила там пустоту. Черная настольная лампа с опущенной, будто свернутой набок шеей, не горела.
Новый день начался для Сахаи с вызова к «воеводе».
– Присаживайтесь, пожалуйста, Сахая Захаровна. – Приподнялся в кресле. И любезен мог быть Николай Мефодьевич. И галантен. – Ну, как мы начали свою трудовую деятельность? – Взор благожелательный. Нет в нем иронии или подвоха.
– Только начала ознакамливаться. – Тон предпочла строго официальный. Догадалась, вызов неспроста: и утром не заглянула к ней Алла Андреевна – значит… То и значит, – поторопилась хвалить заранее, теперь неудобно идти на попятную. – Говорить что-нибудь рано.
– Это правильно. – Одобрение было в голосе. Не спеша надел большие роговые очки. – Читал, читал ваши материалы. Говоря без обиняков (произнес слово естественно, без щегольства), – понравилось. Сразу видна рука человека со специальным образованием. Хорошо! – Как бы и причмокнул.
И опять от стыдобушки – в полымя. Входила-то минуту назад ощетинившись; к другому разговору приготовилась.
– Спасибо… – Камень с души скатился. Иглы опали. Улыбнулась навстречу беззащитно.
– Передайте Алле Андреевне: этот материал в послезавтрашний номер, – протянул Сахае верхнюю «собаку». – А эти…
Все в Сахае обмерло. «Мечты, мечты! Где ваша сладость?» Заныла душа.
– Как молодому работнику, – выдержав продолжительную паузу, – смею и… это мой долг! – дать вам совет: при публикации критических материалов следует быть сугубо осторожным. Су-гу-бо… – печально повторил-продиктовал по слогам. Не то что поучал – делился горько-полынным опытом. Может, почти исповедовался. Только ей – в ее же интересах! – решился он высказать душевную боль, сыпать соль на кровоточащие раны свои. Она поймет! Поймет в отличие от других, кому понять не дано.
Врасплох взял Сахаю «воевода»: сначала усыпил бдительное око ласковым зачином, потом… Сидела как в воду опущенная. Мозги пылали. Язык прилип к гортани.
Почему сугубо? – и теперь не щеголял вчера услышанным и полюбившимся словечком; полагал наиболее точным и уместным в данных обстоятельствах. – Во-первых, есть опасность обвинить невиновного и тем нанести человеку жестокую моральную травму.
Похоже, Николай Мефодьевич приготовился прочитать лекцию по старой памяти, хранящей в сокровенных тайниках его существа тот самый полынный поучительный опыт, приведший его к перемещению по служебной лестнице.
– Во-вторых, даже при наличии вины стоит поразмыслить над тем: кого, когда, в чем и как критиковать и какие последствия может сие иметь? Вы согласны?
Голова невольно дернулась. Вышло: кивнула.
– Хорошо-о! – Не обрадовавшись, так и должно быть, ибо логикой, знал, любого уложит на лопатки, развернул тезис. – Вот, например, одна мать пишет, – взял со стола «собаку», – что молодая девица С. Белочкина, воспитательница детского сада, отвратительно приглядывает за детишками, вследствие чего оные нередко целыми днями ходят с ног до головы мокрые, – снисходительно усмехнулся. – Видимо, сие правда.
