Шума, возни никто не слышал, потому что толсты и плотны стены в замке. Никто и помыслить не мог, что такое действо приключится.
Яккоб же заблаговременно отравил и отца Вильхельма – всё успел, всё сумел. Никто не уличил, потому как предпраздничная суматоха, суета; каждый занят был приготовлениями, к иным деяниям приковано внимание.
– Не слишком ли долго переодевается Вильхельм? – Насторожилась невеста. – Тихо там совсем.
– Относила я в покои жениха некоторые вещи; сначала он вошёл, а потом и вышел. И входил в одном одеянии, а вышел в другом. Воистину, долго переодевался он…
Так должна была ответить горничная, но иное понесла в речах:
– Никто к нему не входил, не выходил. Прихорашивается он,
Ибо не знала, не ведала Хризольда, что подкуплена её служанка – бастард успел и здесь. Всё тщательнейшим образом продумал, в мелочах он преуспел изрядно – видать, готовился не день, не два. Правда, с нарядом оказия вышла: никак не думал Яккоб, что в самый последний день вздумается жениху сменить свои одежды; иного покроя, от другого умельца. Что же до прислуги, то не совсем подкуплена невесты предивной служанка – не монетами, но, возможно угрозами иль хитрыми, льстивыми речами подговорил бастард ту несчастную горничную сказать что-нибудь эдакое; какой-нибудь лепет.
Капеллан же, духовник преподобный по пути в замок репетировал свою речь:
«Итак, сегодня, в этот дивный вечер… Когда достигли ещё вчерашние юнцы полных, совершенных лет… Когда им по двадцать одному году от роду… Ввиду безмерной любви между ними… По обоюдному согласию сторон… Венчаю я на веки вечные… Есть ли тот, кто против – да выскажется он…».
Случилось так, что виночерпий, неся на подносе лучший из напитков местного виноградаря, проходил мимо покоев Вильхельма в тот самый миг, когда и он, и отец его уже были мертвы, а невеста забила тревогу, что в покоях жениха уж слишком тихо, нет движенья никакого.
И уловил слуга запах стойкий, который не спутать ни с каким другим. Почуяв недоброе, он подошёл ближе, прислушиваясь. И наградой ему была лишь мёртвая тишина – ни звука расчёсываемых гребнем волос, ни шелеста тканей, ни единого голоса. Дверь же – дверь была слегка приоткрыта.
Не посмел виночерпий глянуть, не посмел он войти. Но со всех ног помчался обратно, едва не налетев на других прислужников, и чуть не разбив сосуд с вином. И поднял шумиху он, и сильно был он перепуган.
И ворвалась стража, и завидела известное. Ибо обнаружили Вильхельма в кресле перед зеркалом, и голова его наклонена вниз и немного набок. И не подавал он признаков жизни, а на полу почти свернувшаяся багряная жидкость. И торчит из спины орудие убийства, и скверно это, недобро весьма.
И омрачён был вечер тот событием, известием плохим. И в панике, и в ужасе весь замок, и бьётся в истерике теперь уже вдова. И ожесточились сердца сильных, в праведности и справедливости своей поклявшихся разыскать убийцу, ведь обнаружен был также и труп отца жениха, который добровольно отпил, пригубил из бокала, не предполагая, что содержится в нём яд, кем-то заботливо разбавленный, хорошо размешанный.
И одна догадка сменяла другую, пока не приехал капеллан. И вмиг, сию минуту понял Харль, что опоздал, и торжества не будет; что вместо светлых одежд на Вильхельме будут тёмные, как ноябрьская ночь.
Тогда предположил Харль кое-что, и новая версия всплыла: шли слухи, что Хризольда то ли обручена была с другим, то ли ещё что. В итоге помолвки так и не состоялось, и дела сии – минувших дней. Но вероятность такую исключать нельзя, ведь в низости своей и мести человек способен на многое, на всё.
