Сказание об Иле - страница 29

Роха протянул ладонь к святящейся смоле. Но О остановил его.

Только сейчас заметил воспитанник Мастерового, что конечность у О до локтя покрыта закостенелыми наростами. Пальцы и кисть представляли из себя нечто уродливое и имели цвет камня.

– Не делай этого, посланник, – с иронией в голосе из центра «гнезда» предупредил его Ямых. И, подойдя к Рохе, вопрошающе заглянул ему в глаза: – Ты же не хочешь иметь такую руку, как у нашего молчаливого О? Он тоже был любопытен и решил взять немного свежей смолы, а вернее, украсть ее. Да, О молчаливый?! – громко обратился правитель Закрая к стоявшему с серым лицом прислужнику. – Он даже какой-то мой родственник… И вот однажды взял… нет, совсем немного, всего лишь на палец капельку одну. На тот, которого у него уже нет. Да, а еще… – пробормотал Ямых, чтобы не засмеяться, – попробовал смолу на вкус…

Со всех сторон послышался смех.

– Не узнаем мы, какая она на вкус: онемел мой любознательный родственник. Окаменел язык, не помещался за зубами, и за большей ненадобностью пришлось-таки его выплюнуть…

Снова со всех сторон послышался хохот.

– А руки видел ты уже? С тех пор миссию сию мы ему доверяем. – И главный закрайник указал на ржавую секиру. – Надеюсь, не обидел я тебя, посланник Иля, – миролюбиво продолжал Ямых, по отечески положив тощую руку Рохе на плечо. – Никто там… – и правитель указал рукой куда-то за себя, – не знает, что здесь внутри. Они ничего не видели и не знают про этот свет, про эти корни. Вообще ничего им не известно. А кто узнает, тот сильно пожалеет. Он расплатится за знание своей жизнью. – И правитель оглядел внимательно своих слуг. – Здесь не было чужих. Ты первый, Роха! Разве не это признание Иля и тебя, его посланца? – с торжественным видом спросил Ямых.

Потом движением руки велел он оставить их одних: его и Роху.

В полной тишине главный закрайник продолжил:

– В младенчестве я заболел, да так, что дни мои, не успев начаться, уж были сочтены. Никто не в силах был мне помочь. Оставленный один, кричал я в агонии. Меня уступили смерти. И вот по этому стволу слезинкой стекла лишь одна капелька и скатилась мне прямо на распухший живот. И в тот же миг ушла болячка. Свидетелем тому стала нянька, что оставлена была при мне. Когда она о сем чуде рассказала моему отцу, тот взял с нее обет молчания. И смертью пригрозил. И случай этот не давал родителю покоя. Когда же сам отец вдруг однажды заболел – я думаю, его тогда отравили, – то вспомнил про рассказ своей служанки. Но дерево чудесной смолы своей не отдавало. Тогда отец нашел простой и верный способ… – Ямых ухмыльнулся – Никому не доверяя, первую зарубку сделал он сам. Собрал смолу в сосуд, а после выпил из него. Перед тем как окаменеть, он стал огромным, словно великан. – И Ямых указал Рохе на гигантский башмак, что был приколочен к потолку. – А затем убил всех: свою жену, слуг и няньку ту, что меня растила, а еще старую мать. – Правитель снова задрал свой палец и указал на деревянное колесо прялки, вонзенное в центре потолка. – Всех, кроме меня: я спрятался снаружи, пробыл там три дня на ветру. Так я избежал своей участи. Рассвирепевший отец обнаружил меня, но достать не смог.

Когда окаменели его ноги и тело наполнилось горною породой, он свалился здесь, но все же голова его продолжала жить. В бессилии он бился ею, пока и она не превратилась в камень, но оставались нетронутыми еще глаза. Меня искал он ими постоянно, они застыли, когда на небе поменялся месяц. Всю зиму пролежал отец здесь, уставившись в безумии застывшим взглядом вот на эту прялку. Никто не осмеливался подойти к нему тогда, лишь я решился, хоть лет мне и было от роду немного. И вот оказия… Папаша мой не оставил завещания, и оказалось, что жизнь моя теперь висит на тонком волоске. Народ и слуги… все засомневались в том, что выжил я. Думали: а вдруг я самозванец, выдававший себя за его сына? Поднялась смута, и настали черные дни. Но все всего боялись. Войти сюда было сильнее воли их, сомнения челяди и в тот раз меня спасли.