Витторио ласково посмотрел на родное лицо, смотрящее с фотографии.
– Хотя… – как будто что-то вспомнив особенно приятное, Витторио улыбнулся, – один раз все же приняла от меня подарок. Я, еще мальчишкой, не спрашивая, привез ей маленькую кошечку. Ирэн вначале даже немного рассердилась. «Теперь глаз да глаз за зверьком нужен! Чего доброго, начнет мягкую мебель царапать. Да и лужи где попало делать…» Но потом успокоилась. Кошечка была понятливая и ласковая. Ирэн привязалась к ней. И уже через год, когда я вновь приехал в ее славный дом, это были лучшие подруги. Так они и жили долгие годы – тихо и счастливо. Так и старели вместе – бабушка и кошка. Но кошка умерла раньше. А бабушка только недавно. Природа у них разная. Как и срок отпущенной жизни. Но обе от старости. Ирэн было девяносто четыре… Виктор замолчал, наверное, охваченный воспоминаниями.
Искренность и доверие всегда вызывают симпатию. Тем более когда речь идет о таком деликатном, почти интимном чувстве, как любовь к близкому, родному человеку. Вот и Александр тепло, с благодарностью посмотрел на Витю.
Тот продолжил:
– Конечно, и среди людей у нее были подруги. Но те тоже умирали раньше. А Ирэн все жила и жила. Несколько лет назад она сказала мне, смеясь, что не уйдет из этого мира, пока не передаст что-то очень важное кому-то. – Витторио вздохнул. – А теперь ее нет. Во время моего последнего телефонного разговора – не по скайпу, а обычного, Ирэн была неисправимой традиционалисткой, – она сказала, что теперь душа ее успокоилась и готова вернуться туда, откуда пришла. Я ей: Ирэн, но все ли ты осуществила? Не рано ли? Она мне: этот русский профессор, Анатолий Иванович, прислал мне прощальное письмо. Он скоро умрет. Но просил не переживать по этому поводу. Перевод тех древних документов он выполнил. Остается все собрать в единое целое. Он этим занимается, но если не успеет, то есть надежный человек… Речь шла о тебе, племяннике Саше.
Александр с любопытством посмотрел на Витторио:
– А какие древние документы?
Тот, не глядя в глаза Саше, ответил:
– Еще ребенком я видел их мельком. Бабушка сказала, что они очень старые. И много людей хотели бы их иметь. Что если бы она пожелала, то получила за них большие деньги. Но смысл ее жизни вовсе не в деньгах, а в сохранении человеческого Духа. Она еще что-то говорила, да я не запомнил. А о документах только то вспоминаю, что один – в виде старинной пергаментной книги, написанной на «окситане» – старолангедокском языке. На нем говорили когда-то на Юге Франции. Твой дядя, Анатолий Иванович, был прекрасным знатоком этого старинного языка. А два других – в деревянных шкатулках, в виде свитков, тоже пергаментных. Один, кажется, на греческом, древнем, разумеется. Другой на латинском. Мне сказали, что теперь все вещи профессора у тебя. А ты их не видел?
– Да я… – Саша готов уже был рассказать, но цепкий, совсем трезвый взгляд Витторио заставил мгновенно изменить тональность разговора. – Я еще не полностью разобрал вещи и записи Анатолия Ивановича.
Витторио недоверчиво посмотрел на Сашу:
– Но уже больше месяца прошло после его смерти…
– Да мне не до этого было. Сам понимаешь. Похороны. Вступление в наследство. Тяжело все это. Мне даже намечаемую свадьбу приходится отложить. Я, как и ты свою бабушку, любил дядю Толю. Он для меня был вместо отца. Вот и откладываю «на потом» разбор его вещей и бумаг.
