… Стояли однажды где сильные камни не доезжая Кавказа, ну горы уже были. Поломалось колесо, а мы запасных не имели. Что делать. Где денег взять? Из общей кассы? – Нельзя, это же государственные. А людей было,все изорваны, одежда лохмотья. Ботинки изорвались, босиком шли. И вот стоим. Разбитое колесо. Что делать. И вдруг тихо, тихо подъехала легковая машина. А там сидел большой, большой дядька.
– Что за беда, что за спор? Спросил он. Мы всё ему выложили.
Девчёнка ещё была весёлая, красивая, певунья, на коне, как кавалерист, гоняла коров. Да, без седла. Какие там сёдла… Так хорошо получалось у неё, лучше, чем у мужиков. Да и мужиков то совсем мало. На фронте все, а у нас пацаны. Заболела малярией.
… А девочку хоронили недалеко, от реки Терек.
А он, большой человек, большой начальник, на машине, подозвал нашего, нашего руководителя Малия, и сказал, что мясо можете продавать. И, даже дорезать, которые болели или после бомбёжек, а деньги на людей. Тогда нам выдали денег по тысячи рублей. Уже холода шли,– мы купили ботинки, фуфайки. Приоделись. Он разрешил из шкур будки поделать. Кто он был, не знаю. А фамилия Книга, его была. А кто он был так и не вспомню.
… А шкуры, от дождя раскисали воняют.
… Ой, а как Октябрьскую справляли. В горах председатель, помню и парторг Кисляков.
– Сегодня будем отдыхать стоянка. Завтра встретим Октябрьскую,-
– Прааздник.
… Зарезали три барана. Из моей красной кофточки сделали флаг. Ничего не было красного. Висел на моей будке. Сделали митинг. Кисляков отметил лучших гонщиков. Помню Фросю, с нами ехали, а фамилию уже не помню, и женщины были фамилии не помню. И Петро был и Славка, Лёнька…
… Оля девочка ещё была, как та, певунья, которая умерла, ох смелая, украинка, верхом гнала, а фамилию не помню.
Отметили лучших, и сказал после обеда, пойдём в путь. И вечером мы сделали в два раза больше, чем за полный день. А Кисляков сказал, вперёд и вперёд. Не дадим немцу мяса. Сохраним нашим, после войны заживём. А утром смотрим, всё стихло. Все уставшие смотрим снег пошёл.
А у меня списки были, рабочих, я же им деньги выдавала, но списки не сохранились. Вскоре после, забрались, забрели в кусты, да так дико было, и не знаем куда дальше нам двигать такой табун.
… Потом река бурная. А мы на волах через речку, и ещё горе, – сломались колёса. А я, меня хлебом подвешенным в будке, на камне сильно качнуло и стукнуло этим мешком, и я в воду, между быков. А они, хоть и быки, – волы, соображали, стоят, а я за них держусь и добралась по дышлу. Потом уцепилась, и держалась за ярмо – да! А вы, пацаны, что вам Толику пять лет, Кольке, тебе, ещё меньше, сидите в воде, а она аж пузырится в нашем шатре на поломанных колёсах.
… Вот тогда и пропали все документы. И бумаги все замокли. И унесло, не все тетради отца. Две толстые остались. Он просил их сохранить. Дневники его. Очень просил сберечь. А те, которые остались в бричке, пропали. Раскисли в такой мутной с илом бурной горной речке…
… Потом забрались в ущелье. Три дня солнца не видели. Запрягали четыре пары волов. И вытаскивали брички на гору. А спускались со связанными колёсами. Гальмовали. Ну, это, передние колёса крутились, а задние привязывали налыгачами, к телеге и они не крутились, сунулись. Иначе уедет, сама и разобьётся. Кто её удержит такая крутая горная дорожка, с каменюками. Страшно…Ой страшно было…
