… Снег похож на пух лебединый, ты не ощущаешь землю, а летишь над ней, и не видишь её, вокруг белое и пушистое, летящее. Леса нет, скал, гор тоже нет. Только вершины скал *Утюга,* и *Семи братьев*– каменный тюльпан, с семью лепестками, только он и виден. Но тоже плывёт. То ли в облаках, то ли призрак. Огромного размера. Это тот же летучий Голландец. И вдруг, над *Семью братьями* проглянуло синее небо.
Да! Крым, это всё – таки Крым.
Увидел радугу на Сухом озере, которая начиналась почти у самых его ног.
Так это было близко. Какое это чудо…
Потом чуть позже…видел и радовался слепому дождю…
… Зимой…
И, совсем уж сказка – среди ясного белого, южного дня, дождь слепой испарился… и…
Полетели одуванчики – огромные снежинки…
Слепой дождь…
Слепой снег…
Вот он, Гольфстрим…
Гольфстрим, для Души и тела.
… После северной питерской, промозглой хляби.
И, тот, Питер, подарили питерские мудрецы, юристы, – знания университета, которые радовали и нашего президента.
Прилетят на крыльях Ангелов, – две внучки, и мама, настоящие красавицы.
И
П Р И Е Д И Т
С Ы Н.
Кавказ надо мною, повис в вышине… а над головой, кап, кап водичка, ну которая не камень долбит а голову приговорённого.
Ой, мама, я больше не буду. Но там не было мамы, судьи. Такая казнь была у диких тогда племён. раньше, конечно. А у меня сейчас – сын грозится Кавказом. Уеду и всё. На четыре дня. На новый год.
Жили – были, мы не у самого синего моря, уже дедушка и бабушка. Проживали на самой Подгорной улице, под горой,– огромной скалы, которая вот уже не одну сотню лет висит и – ничего, пока не упала. Там тоже вода капает со скалы, а внизу под скалой ключик, родничёк журчит и поёт. И ничего никого, не достаёт, радует, кто добрался до такого красивого места. А что у неё, горы скалы этой на уме…
А?
Два километра от нашей скалы село Садовое, там тоже висела, стояла скала, ну, кусочек правда. И, и что ему в голову взбрело этому кусочку, взял, не думал, не гадал, а деда с бабкой наказал… сначала, правда, чтото там у него внутри хрустнуло, треснуло, и, и, покатился вниз.
Попал, куда, в заправочную, где машины глотают бензин. Там вот и остановились и тоже не думали, не гадали, а под камешек попали. Ни машины, а жизни. Машина. дед с бабулей – в лепёшку. А камешек, дальше покатился, и, докатился, добрался до асфальта, прямо на дорогу, по которой едут на Ялту.
Вот и успокоился он, этот скалы кусочек у остановки, а дед с бабулей тоже недалеко там, почти рядом тоже лежат,– не весело там, упокоились. Нежданно, негаданно. Не далеко было, там же, под горой кладбище.
А, она эта скала да, не совсем скала, кусочек. Она и не грозила и не собиралась падать. Стояла величаво. Её даже рисовали и пишут свои и приезжие и заезжие художники, маслом этюды, которые, глядишь, и превратятся в картину.
Такая же гора, как наш, рядом, а на ней скала, зовут её Утюг.
– Но наш Утюг, пока стоит, и не знамо не ведомо, когда он решит погладить нас, как этот, который успокоился. Теперь он в ямке, оттуда далеко не покатишься. Хорошее место ему устроили. Теперь не вырвется на волю. Не побежит, подпрыгивая.
– Даа, не весёлые воспоминания бродят в голове у деда.
А сын, припекло ему. Подавай Кавказ.
Для успокоения, ну нервы не ребёнка у деда теперь.
И он,
Он, взял гармошку, сделал себе и соседям настроение. Кукарекал, как он сам говорил, сочным баритоном, правда не первой свежести, и не часто, но рассказывал, как они, квартет, пели в Колонном зале Дома Союзов, в Москве, конечно, это была студенческая пора. Прошло немного времени, каких – то шестьдесят лет и три года, годочков.
