Жить вблизи оказалось совсем безопасно, а вот стоит ли совсем рядом быть с ними?
Заяц уже многих знал, угадывал. Это видимо учительница в очках, какая -то тёплая, ласковая. Он её не боялся. Однажды она шла близко совсем, около норы, заяц знал её по запаху.
В тот день его дважды пугали люди. Он их не очень боялся, как-то попривык. Но тихонько, лениво убежал иноходью, почти проковылял на опушку и сел. Люди приблизились, подошли, тогда он ушёл далеко – далеко, за зелёные холмы.
В тот вечер вернулся к норе, но не вошёл, около его жилища стояли запахи, резкие, гадкие – не помнит такое. Помнил запах учительницы, запах хлеба, помнил запах девочки в красном платьице, но ни этот. Девочку в красном он видел и слышал не раз. Этого запаха он не боялся. А это был другой. Вот и обрывки шерсти. Это мерзкая кошачья шерсть. Откуда она здесь? И почему смешался запах девочки в красном платьице?? Он часто видел её у опушки недалеко от норки. Она сидела и долго рисовала. Потом оставляла ему тот заячий хлеб, печенье, и этот аромат долго оставался в памяти.
Заяц не знал, да и не мог знать, что эта девочка была на пленере, и жила в лесу без мамы. Без сестры. Без младшего братика. И не знал зайчик, что она скучала по дому, по своим душистым грядкам клубники. Там в огороде, стоял её дом, у излучины реки, и огромные ивы хранили прохладу летом. Висела верёвка, с которой пацаны, смело раскачавшись, весело с визгом и воплями ныряли, бултыхались, шлёпались и просто ныряли в воду.
Девочка ещё не знала, что за чувства щемят в её сердце. И все три – её соседки подружки теперь с нею вместе, в лагере.
Весело в лесу, они учились в художественной школе. Им нравилось рисовать и писать акварелью этюды, на воздухе. А она чувствовала и знала, что получается у неё. Ни у кого так не было интересно точно и красиво. Она это понимала. Но что-то непонятное творилось сейчас в её душе. Радость была, с какой – то грустинкой. Неужели это грусть по маме, или брату? Нет. Это не так. Это не та грусть. Это не то чувство. С мамой всё ясно. Было ожидание чего то…
… Ночь. Сон. Была гроза. Утром открыла глаза. Неет. Ещё не открыла. А сон? Сон уже ушёл. Её лицо гладят лучики солнышка.
Вот лучик коснулся её щёк, подбородка. Скользнул по щеке, забрался в ямочку на щеке. Она улыбнулась. Лучик остался в ямочке. Засмеялась, девочка и обе ямочки заполнились солнышком.
Ночью была гроза, дождь шуршал по палатке, приходил учитель. Поправлял крепления, сорванные ветром.
Она ещё не проснулась, а лучи, прикосновение тепла было. Может это не солнце? Может это первые лучики чего-то непонятного, не испытанного.
В пятнадцать лет у неё уже были крепкие ноги. Она уже была девушкой. Светлые косы, выгоревшие на солнце, свисали ниже крепкой гибкой талии, на шее, на висках, на лбу блестели сияющие колечки её золотистых волос. Улыбающееся лицо светилось от этих кудряшек, от улыбки, и от того, чего она ещё сама не понимала. А зайчик, да что зайчик, ему не дано, то великое человеческое чувство. У него инстинкт. Это страшно – инстинкт. Зайчик об этом не думал, он ничего этого не понимал.
Зайчик не знал, что они и подружки и учитель, ездили в город, за аккордеоном, она, подруга и учитель неплохо играли. В городе пили квас. Так после лагерной пищи вкусно – квас. Потом гоняли по просёлочным дорогам на его машине, рвали васильки, и в последний день признались с подружкой, что взяли без разрешения в его машине две конфетки, жёлтые горошины. Смеялись и рассказывали, как потом переживали. Он улыбался, а они тогда почти дрожали от страха, а он смеётся.
