И вот, он, петух, Король, а не пастух, ходит глазами водит, а они горят, горят. Гребешок сияет маком красным, шпоры на ногах, как у кавалериста в Будёновских войсках. И, самое главное, – короли этого царства,– два павлина. Правда и ещё, какие то пташки как перепёлки, я таких, и не видел раньше. Все, конечно проходят и не уходят, смотрят, любуются. И я стою, почесал в бороде, чтоб не случиться беде…
… А и не виновата была борода, что случилась такая беда.
Немая сцена и тишина жуткая.
… Смертельный номер цирка на пленере, без страховки…
– Из – за кустика выбежала шустрым маршем курочка, но не ряба, а та, в красивых штанишках, пушистая и бежит без оглядки, бежит во все лопатки, ну, думаю, соскучилась бегом к своему почти памятнику, хозяину гарема, а, а он. Правда, как памятник стоит и улыбается, гребешок сияет, качается. От ветра, а не до, ветру собирается. Серёжки, – звёзды как на Спасской башне горят, сияют, курочек к нему приглашают.
А. Он. Дурень. Ноль. Сыт, или спит, а на неё не глядит, а чего тогда без дела стоит.
… Может чуть раньше пресытился, совершил уже тринадцатый подвиг Геракла.
А.
… Курочка мимо него и в кусты.
И. Её. Догнал.
Догнал и оседлал.
… Стыд и позор на всю Европу, кто так позорно прячет попу.
Петушок уже был на верху блаженства…
А хозяин пернатого царства, закрыл глаза и, пошёл неуверенным шагом в сторону, подальше от такого, никакого.
Все, кто наблюдал этот цирк, вздохнули, будто отдохнули, или уже они совершили и завершили это действо. А этот, петушишко,– китайской породы ещё и дал под дых, хозяйке. Стал гордо, красиво и, и, и закукарекал. Звонко. Громко. Победоносно. Знай, наших.
Все были тоже в восторге, но чувства обуяли разные. Я, было, засиял улыбкой, и засмеялся, как будто сам покорил вершину Эвереста. Другие зеваки кто хвалил, – дескать, мал да удал, а другие воздыхатели наблюдатели, чесали затылки и гундосили, дескать, стервец, чужих обслуживает.
А где же его лилипутихи – не доросли, – неедоросли, которые не дотянули до нужного размера…
Я похвалил, за что чуть не получил. Помирила всех хозяйка. Налетела сразу на меня, как кобчик, как коршун, как орлица, и экстерном спела Семёновну…
– Вот ты ржёщь, как конь ретивый, посмотри, козёл паршивый, без волос на башке, – сиивый. Ты трясёшь своею гривой, но не рвёшь узду, надеешься, на мзду…
… Потом утёрла лицо своим кулачком, будто смахивала назойливую муху. И продолжила, но уже почти по дружески.
– И, и, не молодец он,– хаам. Хамлюга. Перепортил всю куриную мою братию. А этот петух, боится его китайского, он, этот недоносок,– зашибёт.
Было. Видели – видео. Шустрый, злой. А мне от этого, какой покой…
– Вред. Куры мои испорчены.
– Я с дурру двадцать пожалел, но так же, как волк кобылу, когда оставил хвост, да гриву.
– Так и этот. Певец твой задристанный, перепортил моих курочек..…
– А, а что они девочки, курочки твои, девственницы были?
– Ппошёл, хулиган. А ещё говорят ты художник. Показать тебе, яйца?!
– Нет, не надо, они мне ещё самому пригодяцца,
– Да нет, смотри, и показала мне кукиш, потом согнула мизинец, получилось две, потом на второй, сунула торжественно мне под нос и спела, выдала…
– Рули рули, на тебе четыре дули…
Улыбнулась криво, и продолжала.
– Вот такие яйца, несут, приносят мне эти мои. Настоящие куры. А этот, гад. Паразит. Вот его племя, какая теперь у меня глазунья. А на пасху что я понесу святить?! Гороох, да, как горох, а не куриные яйца, красить и показывать людям такое стыдно.
