Прошли тяжёлые минуты, и он, юморист, изрёк, но уже во всёуслышание.
– Хорош снежный обезьян, – бикфут, юморииист, такое отмочиить… Наши алкаши такой юмор и то не позволяют себе. Морды будут биты за такой кулинарный, не вкусный садизм.
Все, пришедшие стояли рядом, как почётный караул у тела усопшего досрочно от приступа бутылимана – сорокаградусного напитка.
От визуального обследования, от вида этой панацеи, два будущих медицинских светила, пока студенты, дипломники, поскакали в кусты, подальше, подаальше, с душевными мелодиями – стонами,
–… А аа, ах, грррр …гроб об…ммаать…
Совещание псевдонаучного совета, шло неровно, переходя, перепрыгивая тишину леса и все регламенты.
Приближалась ночь, все пошли иноходью в лагерь, а юморист пропел,
– Хлябать такоя мумиё, енто дело не моё, ешьте сами, с волосами.
А, она, окрылённая надеждой, пропела, ясно, с воодушевлением, так как читали в детском садике стихи про Ленина. Она ясно пропела, как по шпаргалке, на зачётах институтских.
…– Лучше я побегу рысцой, к прабабушке, в сырую землю лягу, и … у неё, пошли спазмы и не прошеные позывы.
…Пришлось одному, нашему, после долгих колебаний, он был в горячих точках до института, этой панацеей ублажать её, не так давно прекрасное, но бывшее тело, правда без такой важной недостающей детали, которая валялась теперь без дела, в кустах, почти Патагонии. А может муравьи кормили ею свою маму.
Прошло три дня.
*
Шли удручённые, но с чувством комсомольцев, первопроходцев. Может, наладим с ними двустороннюю связь, они нас научат лечить все болезни. И, даже душевные, но не такие, как у неё, бывшей красавицы. Страданий, то нет, как корова языком слизала. Ан. Не корова, и не языком. Вот тебе и телепатия. Вот тебе и обезьяна. Кто, кого ищет? Кто кого изучает?! И кто, кому и как помогает.
Трое суток, какой результат
– А наш перезревший юморист, с фингалами, спел, потом, под гитару:
– И трое суток мы не спали из – за того, что он уснул.
Уснула… это уже был речитатив, и, пальчиком покрутил у своего виска.
Мы приходили, каждое утро. Слушали её дыхание, ровное. Рооовное. Решили, она, ещё не у фараона, и не у прабабушки.
С нами!!!
Юморист подходил поближе, хотел пощупать пульс. Протянул было руку к её запястью, но его предупредили, – телепатически, – не тяни руки, протянешь ноги! У меня рост и кулак – три твоих, дохлый интеллигент.
Не зря он читал книгу, *внутренняя речь и мышление*, – вот это речь, вот это мышление!
*
На четвёртые сутки, у ствола огромного кедра – реанимационный филиал академика Бикфута. С трудом добрались, это был, не институт Склифасовского, где могут пришить что угодно, куда угодно, но только не такую деликатную красоту, – вторая половинка большой, красивой, но бывшей ягодичной мышцы.
*
Радость, правда, мы уже не могли выражать, от такого увиденного, – невиданного… эмоции приутихли – запасы продовольствия иссякли, а грибы с белыми червячками, могли есть не все…
Реанимационный пакет с панацеей, лежал в сторонке, на её перине, видимо запасной, а другой, который с ней, при ней, раскрывать боялись… А, тот, наш, профессор, который бывал, почти в таких же горячих точках, … – снял, резко, быстро, и с тааакими чувствами! …И хочется и колется, но страшно ажжуть… Вдруг… таам, торричеллева пустота… Нееет, о о о, оказалась, сама какашка – малашка, как будто её только изготовили кудесники.
Не поверили глазам своим. Она, как девчёнка, села на свой гамак, который был рядом, на её реанимационном столе, бывшей кроватки, гамака, села и, болтала своими красивыми ножками.
