И, это всё время, целую неделю, решили, поняли, для них это конец молодой жизни. Доктор сказал, что теперь даже нельзя пить вино, водку, даже пиво. Это на всю жизнь. А как же суббота, воскресенье, танцы? И детей не будет, никогда, говорил доктор. А ведь уже трое ремесленников с их группы, обженились ещё до армии. Уже есть дети. Им комнату дали в общежитии. Во! И бездетные налоги теперь не будут драть с каждой получки…
– Вот дураки.
– Они не дураки, умники.
– Ой, смотри, смотри, Серёжа, небо светлое. Это таможня.
– Ну, давай, давай. Что было дальше?
– А дальше ничего не будет. Проскочим, или штурмом возьмём таможню.
– Тогда и будет. То далёкое. Ладно, Серёжа, проедем, расскажу.
– Неет, ты это брось. Интересно, а что там дальше??
*
… Таможню прошли гладко. Очереди не было, то ли пурга загнала всех в тёплые комнаты, где запах кофе и молодые девчата, новые служащие. А зима бушевала, мело, выл ветер. А там, молодёжь, видимо грелись романсами, и отвлекающими от зябкой встречи с проезжающими, взглядами девушек. Только быстро, почти незаметно миновали все шлагбаумы. Вот и дорога своя русская, сугробы, заносы. Встречные фары хамов, исчезла чёрная лента асфальта.
– Ттвою, мать. Дороги. Здравствуй Россия. Когда же у тебя, когда же ты дорожный хронический сифилис вылечишь? Дороги! Дорогие никакие, дороги.
Серёга клял всё, что мог и, скорее тот ориентир, то направление, что называется дорога.
…Пурга бушевала, скорость и видимость почти ноль, кажется, и конца не будет, этим шестидесяти километрам нашим, до самого дома, до самой до хаты. Далековато.
… Фары ослепли. Пурга. Машину крутит, кидает как теннисный мяч. Слепят, свои, встречные. Радость, – их мало. Круговерть непроглядная, снежная, слепая.
Дед сидел. Что – то шептал. Наверное, благодарил своего Ангела Хранителя.
– Ну, что ты там. Заснул? Ещё немного, рассказывай. Давай своё хорошее, интересное нет, острое, отрезвляющее, бодрящее.
– Не дал мне задремать, сладким вечным сном, в такой уютной реанимационной палате,– Дедушки Мороза.
… И вдруг, голос его окреп, растерян.
– Да нет, не до рассказа. Не смешно. Какой тут смех,– ржавый юмор, слышишь мотор. Перебои. Заглохнем. Замёрзнем нахрен!
*
– Вот, на этом участке, за последние два года, три машины. Замёрзшие, разграбленные, а люди,– сосульки. Кто, как и почему. Может место такое, как ты ругаешься, такая аномальная зона, неет, грабители. И мотор не работал ни у одной…
Да, и ещё, совсем недавно, кошмар, а не случай…
– Ехал себе, мужик, ехал тоже оттуда с Тампери, и вдруг на дорогу вышел олень. У финнов вдоль трассы сетки. А у нас хренушки, и вот он врезался в этого оленя. Пришёл, глянул олень готов.
Ясный день, на его проезжей части, ближе к кювету стоял этот и горевал, а тут, встречный, кто его знает, куда он взирает, как не заметил, как не увидел, такую малу кучу и, со всего, врезался в мужика, лежащего оленя, и машину.
Сам здоров, почти, ничего, подушки спасли, а тот олень и мужик, готов, машина в лепёшку, и того и другого. Счёт два на два, две машины и два бывших уже теперь не живых.
– Хватит, дед, и так мороз по шкуре бегает. Сейчас о плохом, не нужно и так с мотором не лады, так что держим ухо востро.
– Давай, давай, молись, от всех и за всех защищай, и мороза и этих аномальных мозгов и, погоды…
– Не было такого у меня ещё ни разу. Джип, всё – таки, а не карикатура на машину твою, жигули, заглохнешь, хрен кто остановится здесь. Знаешь сколько уже на этом злом участке, каких – то полсотни километров. Уснули и надолго. Заглохнет и хрен кто остановится, поможет. Да и грабят. Свои же. Позорище. Вот и не останавливаются.
