– Слышу, слышу, видишь, газ давлю на всю катушку.
– Ну, милый, давай, немного ещё. Дома потом можешь уснуть хоть навсегда. Давай, милый шурши колёсами, старайся.
– Ну, тогда на. Немножко тебе глюкозы…
– Газ, жми с перекурами, прошибёт.
– Дави! Не забывай про газ…
– Заглохнет, не заведём.
– Такое уже у меня было. Кольца залегли. И у нас, наверное. Дави. Газуй до отказа!
– Серёж!
– Ну, нуу, пошёл…пошёл. Пошёоол…
– Уух,
– Пронесло…
***
– Ну ладно, давай свою отрезвиловку, с девочками.
– Да что. Всё обошлось и почти хорошо закончилось. Лечились все трое. Кто лечился? Вы, да нет те ребята, судостроители, а, да, вспомнил. Все трое работали, кто их, таких, – два года учить и потом уволить. Пусть отработают, за то, что хлеб государственный ели.
– Один, первый уехал. Уехал на Кубань, там жили его родители и дедушка с бабушкой, одногрупник, у него не пошло. Несколько лет ходил с бутылочкой. Сделали операцию. Вставили трубочку. И вскоре того отнесли.
– Куда?
– Куда, куда, не знаешь, куда носят. Своим ходом туда не ходят. Носят, да ещё и с музыкой. Но не Мендельсон. Моцарт. Или те ребята пели, обмывали это дело и запели,… врагу не сдаётся наш гордый Варяг, пощады никто не желает…
– Да ты брось, это что, правда?! Чтоо, правда. Ттакоее?…
– Кто его знает. Может его не долечили сразу. И пошло. А может инфекцию занесли, подарили. Да, во время операции.
– Фу, да ну тебя. Брось такое говорить.
– А что у него было.
– Обыкновенный, и как его зовут, навек осталось тайной, а сейчас три дня и давай снова…
– Ты это брось.
– Ага, брось, пенициллин ещё был только в проекте…
– Вот так медицина у вас в Крыму.
– Да неет, это на Кубани.
– Нихрена себе.
– Серёжа, не удивляйся, от малярии концы в воду прятали.
– Жалко. Такой молодой, сколько бы ещё пощёлкал девок, порадовал бы.
– Медицина говоришь. Какая медицина, – пятидесятые годы. Сталинизм. …Говорили по тихому, на ушко, по секрету, что таких больных отправляли в специальные колонии, просто, север,– кругом тайга – медведь хозяин.
– Ну и дурь. Кошмар.
– Всё равно жаль парня.
– Разумей, Серёжа. Разумей.
– А я что, я ничего.
– Стоп, дед! Стоп.
– Видишь, машину закрутило?! Завертело, сделала пируэт и упёрлась во чтото твёрдое.
– Что ты делаешь!
– Это ты, а не я.
… Серёга хохотал здоровым гомерическим смехом. Ржал как здоровый конь и почти пропел.
– Что ты ржёшь мой конь ретивый!
Призывно и радостно отчеканил.
– Да смотри и слушай. Мотор прочихался, ровнее, рабоотает. Ура! Давай, давай теперь о девочках, теперь можно. Осталось совсем мало почти двадцать к. м.
– Ну, ты мудруешь. Ну, ты даёшь. Меня, чо – воспитать решил? Таакой конец.
– А что с красавчиком? Я, кажется, догадался.
– Серёж, ты машину поставь, нормально, моргалку включи. Раскатал губы мужлан, а то нас сейчас поцелуют в задницу.
– Да я сразу сам не понял с дурру. Нажал резко на тормоз.
– Уж очень ты закрутил.
– Нет, дорогой это не я, – жизнь крутит…
…Прошло пятьдесят лет.
– Давай. Городи дальше.
– А что с красавчиком?
– Женился, детей сейчас пасёт. Он же тогда не болел.
– Что там с Муськой, – сварщицей. Встретились? Ходил к ней этот лирик?
– История, Серёжа об этом умалчивает.
– Тайна ушла в землю. Ушла навсегда, как моча.
– Ну и пожалела лирика Федю. Пожалела, как?
– Ээх и тупой. Дошло. Дошло хоть тупой. Баба, ой прости, девка знала, что заразная, и не дала, не подарила красавчику.
– Пожалела?
– Слушай, дед. Тебе только рассказы, нет, романы писать. Нет, строчить.
