Подопытный кролик, это я, – не играет бицепсами, и не блещет ни фигур не мускулатур, как говорил один хороший человек и керамист, грузин, – Мурад Семёнович, в Балаклаве. Но на завод меня нужно отправить живьём. Зря, что ли, хлеб да кашу,– мамалыгу нашу, были и котлетки и сталинские пятилетки, ели в ремесленской столовке и подхваливали, – целых два года.
Гроза!
– Операция…
… Долго не шёл. Боялся.
… Привели.
… Помыли, там же в посёлке Аршинцево, где было училище, недалеко от наших корпусов, больница, хер, ррургическое отделение, операционная, и, совсем рядом кладбище, ну прямо всё по делу, и к месту, недалеко ходить, ой нет, близко носить…
– И, и карты в руки.
И, Муська, – живой дрыгнажёр по половой части тоже не очень далеко. На любой исход,– вперёд, в поход, и, выход,– зелёная дорога.
… Ну, пришёл я в больницу. Привёл Дробот, фамилию помню. Воспитатель. Подбодрил, сказал, что с такой царапиной как у тебя три дня и домой. Даже без наркоза делают.
– Выпишут, приглашаю, пойдём ко мне домой, чаем угощу. Жена сказала, ты хорош парень. Помнишь, чай пили у нас.
… И вот день как день, скорее – ночь. Пришёл. Явился и не запылился. Завели, привели, в какую то проце – дурную. Дала сестра безопасную бритву, тогда это было сказка. Ну как той опасной, обоюдоострой, бриться. Да ладно бы лицо, шею, а тоо. ЭТО…
– Эх, ма! Брить промежность и самому, этот драгоценный участок, не тяпкой чернозём для картошки, а своё, не знавшее бритвы даже на бороде своей, не то, что которую собираются потрошить.
… Когда хирург, потом, моя спасительница, правда, пожилая, не девка, не практикантки, в окружении тучи студентов и учителя, такого ремесла, юные красивые, смотрели и катали в ладонях, мои ядрышки орешки, сказали бы, это, не сложно… а потом пропели бы…
– Ого, то не гроша, жидкая борода таам, а тут целый алтын…
И вот, ведут в проце дурную, вдруг мне совсем молодая сестричка дала это устройство и сказала побрить всё, что вокруг да около. Показала на себе вот таак, не снимая, правда тряпки, халат и всё что без резинок, почти ниже колен.
Вот, думаю, и спросить не у кого, как и где. Переживал, а она совсем молодая не более сорока или чуть побольше, пришла и говорит, – покажи, а то мне потом влетит. Я должна это делать. А я что неживая?! Такую процедуру на таком молодом. Показал. Она удивилась и обрадовалась, – во, какой ты хороший. Молодец. А потом потрогала, погладила против шерсти ладонями. Двумя сразу.
– Воот, здесь ещё немного, безопасной, погладь и сама погладила, показала, как нужно. Вдруг быстро отошла, пришли ещё другие в этот процедурный массажобритвенный кабинет – па…хермахерскую.
… Утро туманное, утро седое. Капли по крыше трезвонят – капли терпения и ни капли страха.
– В предбаннике, велели снять пижаму, и, и посадили на лавку, в предбаннике. Сижу, голый, как без ума и ветрил, зашла сестра, но другая, операционная, дала пилюлю. Глотай, неет, держи под языком, и не дала закусить, ой, нет, – водички, лучше бы водочки, а не водички. Пилюля смягчила предстоящий вход без выхода, на эшафот, и думаю вот бы ишшо, на плечо пивка и сто граммчиков,– дуудки. Показала сестричка. Пошёл, открыла дверь – вход – врата Рая. Руки, ладонями прикрыл пока ещё при мне мои драгоценные ядрышки, а то, думаю, счас отхватят и попискивай потом, женским голосом, как говорят, бывает, случается, когда хирург ошибается. Чик, чик и ты уже…не маль чиик.
