Сказания о недосказанном - страница 88
Защёл. Свет, в глаза бьёт как сварка, и слева ведёт под уздцы мужичёк, в белом халате, меня ведёт, показывает мой катафалк. Глянул страсть жуткая. Рядом с моим прокрустовым ложем лежит мужик и, и…….и матерится. Значит ещё живой. И, я повеселел.
– Не всё запомнил, но мат и те словеса, которые мы в Р.У. уже усвоили лучше, чем технологию металлов и построение корпуса корабля на уроках спецтехнологии. А таам. А здесь…мужик матерится. Лежит себе, хоть не дерётся, и то хорошо. Аа,– привязан, пристёгнут. Крепче, чем на жигулях ремнями безопасности. А здесь это для хирургов, чтоб избежать рукопашную…
– Я вас, мать перемать! Боольнооо.
– Где больно? Вопршает потрошитель, коллега моей спасительницы, узурпатора. Садюги. А он, этот подопытный кролик, на этом столе для фаршировки, голый, но поперёк его раскрытого живота, на том месте, где должен быть живот, лоскуты буквой Т, а концы этого конверта зацеплены скобами как крючки на удочках для рыбки – сома. Открыли врата ада, доступ до его желудочнокишечной полости, как они тогда перекликались, специалисты потрошения.
– Я, только, тогда, такое, виидел, в Бурятской А.С.С.Р., у друга, однокурсника, художественного училища, много, нет, всего три годика, после того первого потрошения.
У Булата Энкеева, были в гостях, готовили барана, ну, шашлыки.
По Бурятски… Живьём.
Кишки такие же зелёные. Но там баран, шашлыки, водка, а не пилюля, единственная для успокоения, хорошо хоть не упокоения…
Так вот – он, баран хоть и орал, бее, бекал, и то жалко. А туут…
Сам почти баран, хоть и не для шашлыков, и, и, шампуров не видно, – тряпкой прикрытые, на изготовке лежат.
… И, вот пошёл речитатив в операционной.
Они его ругают.
– Пил,– вот и язва,
– А сам перебирает потроха. Кишки, но не у барана, у мужика, как матросы верёвки, когда учатся морские узлы вязать, на парусниках. Спрашивает, где больно?
– А он орёт.
– Везде больно! – Отвяжи…
– Я, говорит, мать твою, покажу, тебе где больно.
Потом всё – таки тишина и спокойная речь, вот выдержка, наверно на фронте был в горячих точках. Он так тихо говорит этому кролику.
– Вот ты пьёшь, потому тебя и наркоз не берёт. Как же ты успел ещё и перед операцией выжрать?! Теперь ищи ветра в поле, где твоя язва. Тебе язву души надо лечить… Наркоз не берёт!! Где, умудрился и сегодня смазать. Вот теперь терпи….
И я запел, правда, про себя. …А то не ровен час, переведут в другое отделение, где психи…
– Мы идём, нас ведут, нам не хочется, по бульварам, проспектам, садааам.
– В ремесле любили такое петь…
А сам, а сам прямиком иду, не вырываюсь, за локоток ведёт теперь сестра, чтоб не перепутал место посадки, не улёгся рядом с тем уже распотрошённым.
– Потом тихо молча, да…к окнам, – большие, светлые, там дождь и второй этаж.
Поздно.
… А нам теперь, не спрятаться, не смыться, такая тогда была ремесленская, почти оперетта.
…… Лёг.
– А куда бежать. Да ещё голяком, без трусов и ботинок. Второй этаж. А тот, дурень орёт, что ему больно, бооольно гады, словеса такие, весёлые, тоже почти оперетта. А они вперёд и с песней. Ищут, допытываются, где больнее, там никак не найдут видимо язву, да не её, а, сквозное отверстие, как нас учили, когда мы путали слова,– дырка и отверстие. На корабле… А преподаватель, уже простым народным языком, словеса почти говорил, где находится и у кого, дырка в кармане и второй вариант, повеселее. Он пальцем, на себе это демонстрировал, как наглядное пособие, всегда при себе…