Сказка бочки. Памфлеты - страница 8

В самом деле, я ожидал услышать о храбрости Вашего сиятельства как полководца; о бесстрашии, с каким Вы бросаетесь в брешь или взбираетесь на стену крепости; или увидеть, как Ваша родословная нисходит по прямой линии от австрийского дома; или узнать об удивительном Вашем искусстве рядиться и танцевать; или о Ваших глубоких познаниях в алгебре, метафизике и восточных языках. Но докучать публике старым избитым рассказом о Вашем уме, красноречии, учености, мудрости, справедливости, учтивости, прямоте и уравновешенности характера во всех жизненных положениях, о Вашем великом уменье распознавать достойных людей и готовности оказывать им поддержку и четырьмя десятками других общих мест – признаюсь, я слишком для этого совестлив и застенчив. Ведь нет таких добродетелей ни в общественной, ни в частной жизни, какие при нужных обстоятельствах Вы не выказали бы публично, а те немногие, что, благодаря отсутствию поводов проявить их, могли бы остаться не замеченными Вашими друзьями, позаботились недавно вынести на свет Ваши враги.

Конечно, было бы искренне жаль, если бы блестящий пример доблестей Вашего сиятельства пропал для будущих поколений, потому что это урон и для них, и для Вас, но главным образом потому, что они так необходимы для украшения истории последнего царствования; и это служит мне другим основанием воздержаться от перечисления их здесь, ибо я слышал от мудрых людей, что ни один добросовестный историк не станет пользоваться посвящениями для своих характеристик, если их будут писать в принятом теперь духе.

Есть один пункт, в котором, мне кажется, нам, посвятителям, хорошо было бы изменить свои приемы: вместо того, чтобы так рассыпаться в похвалах щедрости наших патронов, нам следовало бы потратить несколько слов на восхищение их терпением. Давая сейчас Вашему сиятельству такой прекрасный повод проявить его, я считаю, что это будет высшей моей похвалой. Впрочем, может быть, мне и не следует вменять терпение в большую заслугу Вашему сиятельству, давно уже привыкшему выслушивать скучные речи, иногда по такому же пустому поводу; надеюсь поэтому, что Вы будете снисходительны и к настоящей речи, особенно приняв во внимание, что к Вам обращается со всяческим почтением и благоговением,

Милорд,

Вашего сиятельства покорнейший

и преданнейший слуга,

Книгопродавец.

Вот уже шесть лет, как в мои руки попала эта рукопись, написанная, по-видимому, за год до этого, ибо в предисловии к первому сочинению автор говорит, что рассчитывал выпустить его в 1697 году, да и по некоторым намекам, разбросанным как в этом произведении, так и во втором, видно, что они написаны около этого времени.

Что касается автора, то не могу сообщить о нем решительно ничего; однако, по заслуживающим доверия сведениям, это издание совершается без его ведома: он считает рукопись потерянной, так как дал ее лицу, теперь уже покойному, и обратно не получил. Таким образом, было ли произведение окончательно отделано автором и собирался ли он восполнить пропущенные строки, остается одинаково неизвестным.

Если бы я вздумал рассказать читателю, по какой случайности я стал хозяином этих бумаг, мой рассказ в наш недоверчивый век был бы сочтен чем-то вроде надувательства торгаша. Поэтому я с удовольствием избавляю и его, и себя от столь ненужного беспокойства. Остается еще один щекотливый вопрос: почему я не издавал рукописи раньше? Я воздерживался по двум соображениям: во‐первых, имел в виду более выгодное дело, а во‐вторых, питал некоторую надежду услышать об авторе и получить от него указания. Но недавно меня очень встревожило известие о подложном списке, который какой-то большой умник заново отшлифовал и приукрасил или, как выражаются наши теперешние писатели,