Точно попугай в тайгу залетел.
А вот гнедой Костя в камуфляжной майке, передвигавшийся мягкой и плавной рысью, абсолютно органично вписывался в пространство. Удары его копыт о примятый, истоптанный дерн тропинки напоминали стук сердца – немного чем-то взволнованного и оттого колотящегося чуть быстрее обычного.
Они шли, и шли, и шли.
Постепенно Аня совсем ошалела от леса. У нее, похоже, начались галлюцинации. Сквозь шелест веток и щебет птиц ей послышался чей-то смех. Один смешок, другой, третий. А потом кто-то дернул ее за косичку.
– Ай! – вскрикнула Аня и встала как вкопанная, озираясь в поисках ветки, за которую нечаянно могла зацепиться.
Хихиканье вокруг зазвучало громче. Зазвенело сразу со всех сторон, как будто весь лес смеялся над Аней.
Костя хоть и не сразу, но все же заметил, что Аня не идет больше за ним, и нетерпеливо обернулся.
– Ты что стала? Пошли! И так столько времени потеряли!
– Костя, – жалобно проговорила Аня. – Мне, наверное, нехорошо. У меня отчего-то ужасно звенит в ушах.
– Звенит? Ах это! Да это ж мавки! А ну, замолкли, бесстыжие! Что пристали к человеку?
Смех и звон разом стихли. Со всех сторон теперь слышался испуганный шепот. Ну да, точно шепот. Как Аня раньше могла принимать его за шелест ветвей?
– А чего она? – звонко спросил высоко в ветвях невидимый голос.
– В смысле? – поднял голову Костя.
– Ну чего она вся такая?
– Да какая «такая»?
– А не такая! Пестрая вся! И поет не по-нашему!
Аня и вправду всю дорогу еле слышно мурлыкала себе под нос «Let it be». Звук собственного голоса ее успокаивал.
– Глупости говорите! Просто Аня не местная. Приехала издалека, из Москвы. Там все так одеваются. А поет по-английски, язык такой. Имеет право.
– А по-людски она может?
– Что ты все за нее-то говоришь?
– И правда, пусть сама скажет за себя!
– Ишь пялится во все стороны! Коза!
– Язык, что ли, проглотила?
– Надо было ей совсем косу оторвать! А что такого, у нее же их много!
– Я гляжу, вы тут совсем оборзели! – всерьез рассердился Костя. Он подошел к ближайшей осине и резко пригнул ствол к земле, почти сломав деревце пополам. – Бандерлоги северных лесов, понимаешь! Ничего, вот начнет Михеич в сентябре санитарную вырубку…
Голоса снова смолкли. Потом – Ане показалось, что говорит само деревце, – один жалобно-плаксивый голосок протянул:
– Костя, отпусти, больно же!
– А будете еще к человеку приставать?
– К человеку-у! Скажи лучше сразу: она тебе нравится?
– Чего?! Нет, вы тут точно все с ума посходили! Да я сам на вас Михеича наведу! Вот прям нарочно с краской приду и всех подряд как сухостой перемечу! Оранжевой краской, чтоб видно издалека.
Вокруг сделалось так тихо, что Ане стало слышно собственное дыхание. Она задрала голову и увидела в ветвях – или ей все-таки показалось? – десятки полупрозрачных, точно сотканных из зеленоватой дымки, испуганных девичьих лиц.
«Ну да, – подумала Аня. – Дриады. И как я сразу не догадалась?»
* * *
Чем дальше они шли, тем жарче становилось в лесу. Мало-помалу парить стало уж совсем не по-детски. Бумс вывалил язык набок и тяжело задышал.
Аня завистливо поглядывала на Костю, который в какой-то момент просто скинул с себя майку, и все. Снизу-то на нем так и так ничего не было. А на Ане и майка, и джинсы, да еще и рюкзак в придачу. Солнышко припекло макушку, ручейки пота потекли по спине. Пот щипал глаза, капал с носа и затекал в рот.
Сколько ж они уже идут? Ане казалось, что она вот-вот рухнет на дорогу и останется навсегда лежать. Однако ноги каким-то чудом продолжали топать по земле в каком-то отдельном от хозяйки автоматическом ритме.
