Сказка о квартире-избушке, Ленке-старушке, Бабе-яге, Кощее, Иване и его «харлее» - страница 5



Под подвесными потолками светомузыка играет,
драйвом зажигает.
Бобби Бешеный, Ленкой любимый,
на всю мощь надрывается.
Растерялася Ленка, встревожилась,
видит, в евроизбушке баба Яга пристроилась,
смотрит дальше – больше расстраивается:
баба скачет, костьми извивается.
И не лохмотья на старухе утильные,
а дорогие Ленкины шмотки стильные:
джинсы итальянские от «Оторвани»,
жилет американский с лейблом «Мани-мани»,
на ногах – сапожки,
в ушах – сережки,
на лице – «Буржуа де Пари».
А самое ужасное,
нестерпимо страшное:
волосы у бабы Яги всклочены,
по моде наточены,
зеленью отливают,
красотой поражают.
Опечалилась Ленка несказанно,
и до того ей тошно сделалось,
что завыла она громко-пронзительно,
будто волчица дикая.

– Не плачь, девица. Горю твоему помочь можно, – мурлыкает ей кошка-утешительница.

И в угол ее темный увлекает.
А в углу помело на месте скачет,
улететь хочет.
Вскочила на него Ленка
легче ласточки невесомой
и взмыла под потолок закопченный.

– Лети за мной, девица. Горе твое спасать надобно, – каркает ей ворона-спасительница.

И к котлу подлетает,
садится на край и наверх черную голову поднимает.
Глянула Ленка наверх,
а над котлом, в самой крыше – труба черная,
а в трубе – небо звездное,
а посреди звезд – луна полная,
луна полная, насмешница.
Глядит на Ленку белым оком
и дразнит ее, насмехается.

– Эх, была не была! Будь оно все неладно! – диким воплем вскрикнула Ленка и верхом на помеле вылетела из трубы прочь в темное ночное небо.

Глава 4


Иван, добрый молодец,
в детстве был послушным мальчиком,
учительницы своей строгой боялся,
потому учиться старался,
чтением книг не гнушался,
сказок-былин премного читал
и крепко их запоминал.
И знал наперед,
что лес колдовской
нечистью поганою
полон бывает.
И потому, страхом лютым обуреваемый,
скоро мчался по лесу,
покуда из сил не выбился.
Видит, посередь рощи сосновой
пенек стоит,
мал пенек, невысок.
«Дай, – думает, – сяду, посижу,
об жизни потужу».
А пенек невысок,
не будь деревяшкой зазряшной,
скок – и вскочил неваляшка.
Чудище лесное,
страшное, ужасное
предстало перед очи Ивана:
столетний дед,
в шкуру звериную одет,
заместо кожи – кора тополиная,
заместо ног – копыта козлиные,
на голове – рога,
на копытах – лапти,
правый с левым перепутанные.
На Ивана глядит,
очами зелеными блестит,
рогами-ветвями бодает,
голосом хищным завывает.
Задрожал Иван,
закричал Иван
да и деру побыстрее дал.
Долго бежал он куда глаза глядят,
из сил выбился.
Видит, стоит дерево посередь поляны —
осина горбатая,
ветвями богатая.
«Дай, – думает, – к осинке-то прислонюся,
силушки наберуся».
Только подумал,
как услышал смех девичий
звонче колокольчика.
Поднял голову, а на суку девица сидит,
очами зелеными блестит.
И ни во что девица не одетая,
заместо волос – листья осиновые,
заместо ног – хвост рыбий.
Дева рукою молодца манит,
хохотом колдовским разум дурманит.
Но не таков был Иван,
чтоб неведому соблазну поддаться,
а мудро порешил самому спасаться.
Только и видала его русалка длиннохвостая.
Долго несся Иван,
ломая ноги,
обдирая руки,
набивая шишки.
И примчался он на болотце топкое,
тиною подернутое,
кочками усеянное.
Чуть не увяз заживо,
да вовремя образумился,
зацепился обеими руками
за кочку с корнями
и смекает себе:
«Не уйду отсюдова, покуда не отдышуся,
хорошенько не осмотрюся».
Но не успел и подумать,
как кочка сама собой выросла
и чудищем поганым, кикиморой болотной, сделалось.
Глядит Иван, а это старуха зеленая,
водорослями увешанная,
руками-плавниками шлепает,