Видит, посередь избы баба Яга сидит.
А на старухе не наряд убогонький,
а модный прикид Ленкин новенький:
джинсы итальянские от «Оторвани»,
жилет американский с лейблом «Мани-мани»,
на ногах – сапожки,
в ушах – сережки,
на лице – «Буржуа де Пари».
А самое ужасное,
нестерпимо страшное:
волосы старухины
модные-премодные
цвета зелени.
Все тайно захваченное,
незаконно присвоенное,
в глухой избушке ловко пристроенное.
Сама Яга сидит под кондишеном, отдувается,
пляской утомленная,
драйвом заряженная,
сидит, колу потягивает,
по сторонам поглядывает.
А вокруг нее – ведьмы старые,
на девичник слетелися,
по избушке расселися:
кто на матрасе,
кто на паласе,
одна – на столе со скатертью новой,
другая – на печке микроволновой,
третья – на полке с парфюмами,
четвертая – на гардеробе с костюмами,
та – на холодильнике,
эта – на светильнике,
а последняя старушка —
на тумбе с безделушками.
Сидят, на Ягу глядят,
глаза повыпучивали,
диву дивятся,
черной завистью завидуют.
А она сидит меж ними царицею,
взор в потолок бросает,
речи мудреные вещает:
– Я ли не красавица,
девица-молодица,
я ли не умница-выдумщица,
удумала, как устроиться-обустроиться,
приблатниться-прибарахлиться.
Не пристало мне быть дряхлой старушкою,
отсталой лохушкою,
желаю быть девкой классною,
Ягоюшкой прекрасною,
модницей видною,
невестой завидною.
Ко мне давеча молодец сватался,
добрый молодец – милый Кощеюшка,
друг сердечный, друг ненаглядный,
супермен суперотпадный,
чувак стопроцентный,
Кощей мой Бессмертный.
И теперь до зарезу
мне нужно престижу,
хочу гламуру
на мою натуру.
Старушки-подружки
вокруг Ягушки
разом онемели,
дружно обалдели,
столбняком застыли,
языки проглотили.
Ленка за окошком, хоть и возмутилася,
жутко разозлилася,
но тоже притаилася,
слушает – не ропщет,
тайну старухину выведать хочет.
А Яга меж тем далее молвит:
– Пуще всего боюсь-опасаюся,
коль прознает кто тайну страшную,
тайну смерти Кощеевой
и погибели моей понапрасной.
Только вам нашепчу правду-истину
по большому секрету на ушко.
На силу Кощееву неодолимую
супротив есть сила великая,
человеку подвластная —
добру молодцу Ивану Царевичу.
Смерть Кощея – на конце иглы,
игла – в яйце,
яйцо – в утке,
утка – в зайце,
заяц – в ларце кованом,
ларец – на дубе высоком.
А дуб тот вершиной в облака упирается,
корни на сто верст в землю раскинул,
ветвями солнце красное затмевает.
Коль узнает-разузнает Иван, удал молодец,
про тайну про страшную,
коль овладеет иглой колдовской
да преломит ее в час роковой,
коль не дрогнет, не оробеет Иван, могуч богатырь,
в бою неравном
на поле на ратном
с Кощеем Бессмертным,
то придет Кощеева смерть неминучая,
то и не быть нам женихом с невестою,
не алкать нам меду хмельного,
не гулять, не плясать вам, подруженьки,
на моей разудалой свадебке.
А пуще боюсь-опасаюся,
коль сыщется кто на свете на белом
меня и хитрее, меня и мудрее,
меня и наглее
да еще и проворнее,
и разрушит мои чары-то ведьмины,
и отымет мои вещи крадены.
Только вам нашепчу правду-истину
по большому секрету на ушко.
Есть на долю мою на завидную
сила сильная – лукавство людское,
волшебство колдовское.
Смерть моя, смертушка —
за семью печатями,
за семью замками,
за семью словами,
что на Ленкины ругательства —
крепкие отзывательства,
что должны быть изреченные
на горе на высокой моим супротивником
в час ночной пополуночи
при лунном затмении —
великом знамении —
над огнем над палящим,
над костром над шипящим.
Апосля же врагу дерзновенному
надо кинуть в огонь всякой всячины:
