Пиго аж весь подобрался и глянул на Ланцо из-под сморщенного лба со строгой отеческой укоризной.
– Ну понеслась нелёгкая, – сказал он. – Что есть ад, мальчик? Кто может ответить на этот вопрос? Видимо лишь тот, кто бывал там. И думается мне, ад ни с чем не спутать, уж тем более с жизненными передрягами да бытийной кутерьмой. Страхи да страдания на то нам в жизни и дадены, чтобы предупредить да отвадить от адских последствий. А уж в аду терзаться, охать да страдать, как пить дать, не придётся – на то он и ад, что ждут там скверную душу муки настолько тяжкие и глубокие, что и слова-то такого ещё не выдумали, чтобы описать, каково это – сносить тамошние прелести.
Ланцо вдруг почувствовал, что его бросило в жар. Лицо его вспыхнуло как ошпаренное, живот свело судорогой. То ли это была волна тепла от свечей, то ли кровь вдруг снова забегала, разогнавшись в смертельно усталых его членах – Ланцо показалось, будто голова его, словно сосуд, заполняется горячей водой. Неотступно преследовавшие его весь день мысли о смерти, почившем старом мастере и скрюченном закипали в ней и беспорядочно перебивали друг друга.
– Но что, если это обман? – воскликнул он каким-то чужим для себя самого голосом. – Жестокий обман, морок! Мнимая жизнь, которой нет конца – извечное существование, прерываемое фальшивой смертью, которая запускает лишь новый виток страданий, но не является по сути концом. Что, если мы давно уж позабыли что есть жизнь и следуем лишь чьему-то замыслу, а именно замыслу Скверны, которая и есть главная мука, главная пытка, поскольку сама она представляет собою общностью всех демонов, призванных коверкать и замешивать людей заново, словно неудачно раскатанное тесто.
Ланцо глянул на Пиго, сверкнув глазами, и на его вспотевшем лице выразилось столь искреннее опасение, что лакей вздрогнул под его взглядом.
– Тьфу ты! – сплюнул Пиго. – Умеешь ты жути нагнать, Ланцо. Да ну тебя!
Он вновь налил обоим вина и от души отпил из чаши.
– Поразительно мне вот что, сынок, – степенно продолжал он, с наслаждением причмокивая, – как же ты, храня в себе столь тяжкие мысли, умудряешься оставаться светлым душою человеком, полным достоинства, стремящимся к справедливости, миру и добру? Ведь сколько я тебя знаю, Ланцо, все разговоры у тебя всегда были лишь о благородстве, доблести да благодатных чудесах на гемском севере. Всегда хотел ты уметь собирать на небе тучи да унимать дым от пожаров, мечтал очищать воду и пищу от скверны, как делают то рыцари Струн. Но ежели живём мы в аду, сынок, к чему всё это, скажи-ка мне? К чему гасить негасимое? К чему очищать яд от яда? Выходит, и мечты твои, и всякие стремления – тщета. И зная о бессмысленности собственных чаяний, как не сошёл ещё ты с ума, Ланцо?
– Крепок разум, питаемый силой духа, – раздался голос наверху. Ланцо и Пиго разом обернулись – в дверях стоял дон Моген. – А истинно силён лишь дух, способный совладать с опаснейшей для человека стихией – с самим собой. Как раз таков наш Ланцо, любезный Пиго, – продолжал он, спускаясь по лестнице, – и как человек, исповедующий строгую самодисциплину и проявляющий достаточное самоуважение, имеет он ничтожные шансы повредить свой рассудок.
Бряцая оружием, дон Моген приблизился к столу. Пиго подскочил и отвесил хозяину неуклюжий, почти дежурный поклон, взмахнув рукой, после чего тут же уселся на место. Ланцо привстал и тоже склонил голову. Дон Моген кивнул обоим и устало опустился на свободный стул, придержав рукой увесистые ножны у бедра.
