далеко на самом деле они уходят – эти рельсы. А вот Ву знала. Она помнила.
Хорошо помнила, как маленькая девочка – она сама – летела на большой птице. Распласталась, прижавшись к ее покрытому перьями телу и оставляя свои тайны все дальше. Летела под хлесткими ударами ветра, став с птицей единым целым и прося только об одном.
Подальше. Подальше. Подальше, до того как их убьют!
Но она все же это увидела. Заблудившись, а может, направленная особенно злым ветром, птица пронесла Ву над этой железной дорогой.
Над местом, где алопогонные травили Зверя. Как раз когда все это происходило.
Она запомнила. Ей было целых пять, а голова у нее работала на все шесть, а то и семь юнтанов. Наверное, поэтому у нее все получалось, поэтому многие ее выделяли. Например, красивый черноволосый мужчина, который приезжал чаще других и которого она всегда ждала. Пожалуй, она в свои пять даже была в него немного влюблена, хотя у него имелась женщина, которая ждала выводок. Влюблена в его шелковый платок, в голубые глаза, в красивейшие пальцы…
Ву встряхнула головой. Неважно.
Он возлагал на нее большие надежды, как и на остальных. Она, даже маленькая и очарованная, предпочла их не оправдать. Улетела. Скиталась по миру. Запудрила мозги седоволосому, вычтя у себя несколько юнтанов и затерявшись среди детей. И все было так… здорово. Пока не пришел туман. Снова туман.
Погружаясь в воду по самый нос, Ву умиротворенно зажмурилась. Славно. Она вернулась. Почти домой, по крайней мере, до дома не так чтобы очень далеко.
И у нее есть несколько взаимоисключающих планов и желаний. Выбор зависит только от ее собственного настроения.
Лить с неба начало уже на середине пути, и, возможно, дождь собирался еще долго провожать Белого Оленя. Капли проворно бежали по стеклам, вид застилало мутно-серой дымкой. Казалось, сырые коконы окутали каждое дерево проносившейся мимо лесополосы.
А ведь остаток первого дня поездки, первая ночь и утро были ясными, светлыми. Зуллур щедро пригревал, сестры танцевали в Небесном саду и играючи указывали путь. Убегающий за окнами Перешеек, океан, да и мир в целом – все выглядело приветливым и дружелюбным.
– Мне уже кажется, надеяться не на что. Наш народ… ему всегда немного не везло. Мне – так точно. Прости, Лáскез. Я принесу тебе несчастье.
Тáура свернулась калачиком на койке и подложила под щеку ладонь. В таком положении она пробыла почти весь предыдущий день, отказалась идти в ресторанный вагон, не соблазнилась ни рыбой, ни другими вкусностями, которые Ласкез ей принес. Он не был удивлен: уже знал, что после сильных потрясений шпринг становятся такими: вялыми и безразличными, будто тихонько угасают изнутри. Потом – видимо, преодолев себя, – кошки возвращаются к нормальному настроению. Оставался один вопрос.
– Что тебя грызет, Таура? – Он постарался улыбнуться. – Я вообще даже рад, что вместо этой странной Евы…
– А если ее убили? Если их всех…
Ласкез смотрел в большие, влажные зеленые глаза. В них читался страх. Страх не исчезал из этих глаз ни разу за все время путешествия. С того самого мгновения, как Ласкез заметил на перроне широкоплечего черного шпринг с подпалинами на ушах и хвосте… голубоглазого… в форме. Поколебавшись, Ласкез спросил:
– Тот тип. Алопогонный, который подошел поболтать с Джером, когда поезд уезжал…
Порванное ухо Тауры нервно дернулось.
