Вдохновение пришло прямо с утра, разбудив Катю легким прикосновением.
– Смотри, – сказало вдохновение, – там, за окошком, солнышко. Оно уже встало! И тебе пора.
Катя, как многие творческие люди, явно имела встроенные солнечные батареи. Она любила смотреть на солнечный свет, вдыхать его золотистость, и в хорошую погоду чаще всего имела беспричинно хорошее настроение, а в пасмурный день все так же беспричинно хандрила, особенно в воскресенье.
Она открыла глаза, убедилась в том, что вдохновение не обмануло, и сладко потянулась под теплым вязаным одеялом. Вдохновение было терпеливым, как умная тренированная собака, и сначала сидело на соседней подушке, ожидая, пока Катя встанет, потом на занавеске душа, потом на батарее возле стола на кухне, пока Катя, с присущим ей аппетитом, доедала второй утренний бутерброд. Оставалось допить вторую половинку чашки кофе, когда вдохновение не выдержало, и стало тянуть Катю к мольберту за руки и за ноги. Сопротивляться было бесполезно, и Катя взяла в руки кисть.
Через какое-то время Катя отошла от мольберта и допила давно остывший кофе, любуясь собственным творением. Натюрморт был великолепен. Ваза казалась сфотографированной, яблоки хотелось съесть, а цветы – понюхать. Вдохновение сидело на подоконнике, болтая ножками.
– И всего-то четыре часа, а какой шедевр!
Катя была вполне довольна собой. Организм, как хорошая еврейская мама, сказал ей, что она хочет кушать, она поела что-то, что нашла в холодильнике, и, так как вдохновение плавно перешло в мягкую расслабленность, ничего «полезного» делать она совсем не хотела. Прямо за ее домом был симпатичный лесочек, туда-то она и отправилась, походить между деревьями и пошуршать сухими желто-красными листочками. Осень была пронзительно-красивой, небо поражало переходами голубого в синий, облака были словно вырезаны из белой бумаги, а кроны высоких деревьев, соединяясь, напоминали о сводчатых потолках дворцов.
Лес как будто открывал Кате дверь на склад, где хранилось вдохновение. На каждой прогулке она брала понемножку, и когда набиралось достаточно, появлялась картина. Художник пишет не потому, что хочет писать, а потому, что не может не писать. Внутренняя потребность становится такой сильной, что ее невозможно игнорировать. Плюс ко всему, Катины картины неплохо продавались, и она могла не ходить на работу, на зависть тем, кто считал рисование бесполезным занятием для бездельников.
Телефон Катя с собой, как обычно, не взяла, считая, что на свидание с лесом брать с собой кузнеца не стоит, и лес ценил ее верность, отводя от той тропинки, по которой она шла, болтливых бабушек с тявкающими собачонками и модно экипированных велосипедистов, бесшумно выскакивающих из-за поворота. Вдоволь надышавшись тишиной и золотистым светом, Катя вернулась домой, где обнаружила менее расслабленное существо в виде своего телефона, который нервно моргал красненьким огоньком, намекая на пропущенные звонки и сообщения.
Она отсутствовала не более часа, но не все люди могли себе позволить роскошь не быть прикованным цепями к своему телефону. Пять пропущенных вызовов, пачка сообщений.
– Где ты?
– Почему ты не берешь трубку?
– Где тебя носит? Что случилось?
– Возьми, наконец, трубку!
Артем был структурирован до нижнего уровня паранойи. Все должно было быть по плану и по расписанию. Подъем, завтрак, встречи, обед, встречи, ужин, секс, сон. У него были цели, задачи, стремления, как и должно быть у каждого приличного достигатора.
