***
«А, чтоб тебя дождем намочило!» – стало у насволшебным паролем, по умолчанию, для снятия атмосферы «сердитости»..
Я вспоминаю все это как раз – вовремя, и, передвигая стулья, и расправляя салфетки на круглом столе, тихо подхожу к Ворохову, кладу ладонь ему на левое плечо:
– Ну, хватит, Картуш, хватит! Тебя, кажется, уже и так «дождем намочило!» Через секунду мы оба – фыркаем, и Ворохов, уткнув голову в колени, беззвучно хохочет:
– Знаешь, я вспомнил, моя ярославская бабушка мне, почему то говорила:
«А чтоб ты гороху на ночь наелся!»
– Не ел я горох! – внезапно сонно бурчит Лешик, поднимая голову с подушки, и перевернувшись на другой бок, и подтянув ноги к подбородку, продолжает: – Я ежевику только немножко ел..
– Ужинать то будешь, непоседа? – Прокашлявшись от подавленного смеха и прочистив горло, спрашивает его Мишка, наклоняясь и поглаживая черные вихры сына. Но тот уже – снова во власти сна, чмокает сладко губами и внезапно становится похожим на трехлетнего карапуза.. Мы его крестили в трехлетнем возрасте: я и фей… В Париже, в русской церквушке, на рю де Бюсси.
– Давай – ка, лучше я тебя наверх отнесу, соня ты этакий! – Мишка, улыбаясь, подхватывает ребенка на руки и осторожно несет по лестнице. Ступеньки слегка поскрипывают. Опять поют. Но вслушаться в их мелодию мне мешают Знаменский и Литягина, появившись в дверях столовой с горками тарелок, бокалов, вина, салатов, сыра, рыбы и жареной колбасы…
****
Внизу мягко щелкает входная дверь. В столовую через веранду вбегает Аня, на ходу отряхивая пестрый зонт:
– Не опоздала я? Где Ланка? Не ужинали еще? – весело тараторит она, стягивая с головы шарф. – Ух, сколько Вас тут! ЗдОрово! Привет, ребята.. Дождь такой прелестный, как музыка.. Даже строчки пропелись… Сейчас я Вам покажу..
Выпрыгнув из туфель, босая, она бежит к софе, забирается на нее с ногами, упрятав большой, густо наманикюренный сиреневым лаком палец куда то, вглубь мягких, упругих подушек, подхватывает стоящую сбоку от подлокотника гитару, быстро ее настраивает. И через пять минут звучит негромкий, переливчатый аккорд, а Анькин голос приобретает волшебную, «чужесть», чуть хриплую, притягательную:
Девочка, так пронзительно.
Осень.
И сны – не снятся…
Яростно и стремительно
Падает, не подняться,
Лист в золотом кружении,
Словно игрушка Бога.
Девочка,
Постижение
СлОва —
Твоя дорога!…
Осень- в дыханье августа,
Розы сминая пальцами,
Девочка, не научишься —
Кротко сидеть за пяльцами!
Кожа перчатки вытерта
Губы – слегка соленые…
Осени лисье личико,
Где мы с тобой – влюбленные..
Девочка с нежной проседью,
Листья храни кленовые…
Солнце, расставшись с осенью,
Высыплет строфы новые
В обод перчатки замшевой … [i]
Мишка, спускаясь вниз по лестнице, замирает на верхних ступенях, удивленно смотря на жену..
– Это не мое, не мое! – Аня наклоняет голову к ободу гитары, встряхивает волосами. – Это – Ланочки… Пропелось мне так, на ходу, пока ехала.. Боялась забыть.
– Офигеть! – Литягина осторожно ставит на стол бежевое блюдо с прожаренной колбасой и кольцами лука сверху. – Так бы, на ходу, лекции заучивать! Садитесь, пока горячее. Светлана Александровна встала?
– Она сейчас придет. – Ворохов, стремительный как струна, быстро спустившись вниз и проходя мимо, хрипло шепчет мне на ухо:
– Мы все – гавроши, а она, блин! В замше и гипюре… Полный отпад! Грэг, держись! – Друг детства озорно подмигивает мне и усаживается на диване рядом с Аней, осторожно обнимая ее, прижимая к своему плечу:
