Я проснулась и поняла, что кто-то звонит в звонок, а Хел, скуля, скребёт косяк, желая впустить этого кого-то. С трудом поднявшись и доковыляв до коридора, я открыла дверь. Вернулась мама.
– Привет! – сказала она, заходя и шурша пакетами.
– Привет! – ответила я, забирая поклажу и унося её на кухню.
Когда я вернулась, она уже вешала куртку в шкаф.
– Спала? – спросила она, посмотрев на меня.
– Да, чувствую себя не очень.
Она приложила холодную ладонь к моему лбу.
– Ну да, – сказала она, слегка встревожившись, – лоб горячий. Ничего не болит?
– Голова… немного, – мне не хотелось тревожить её ещё больше.
– Я тебе сейчас заварю какого-нибудь порошка, а ты ложись. Поспишь, а завтра посмотрим, – сказала она, направляясь на кухню. – Есть хочешь?
– Нет, я уже перекусила.
Минут пятнадцать спустя я лежала в кровати, переодетая, напоённая каким-то растворимым порошком от простуды, поцелованная и оставленная выздоравливать. Успев ещё устыдиться мыслям об одиночестве, я вновь провалилась в сон.
Некоторое время спустя меня разбудил Хелсинг, поскрёбшийся в дверь. Я встала, открыла. Он ворвался ко мне, сразу запрыгнув на широкий подоконник. В квартире было темно. В маминой комнате едва слышно работал телевизор.
Я закрыла дверь, подошла к окну. Голова всё так же монотонно гудела, пульсируя в такт ударам сердца. Я открыла створку, впустив в комнату свежий морозный воздух и шум ночного города. Хелсинг часто задышал. Я закрыла глаза и тоже глубоко вдохнула.
И поразилась тому, как много оттенков запахов мне удалось различить: запах свалявшейся листвы, мокрой древесины и мокрой шерсти, машин. Даже запах масла из круглосуточного кафе, которое находилось через двор. И ещё какие-то запахи. Острые, непонятные.
Помимо запахов, я слышала много звуков: шелест шин, жужжание моторов, стук одиноких каблуков, скрежет рогов последнего троллейбуса.
Я понимала, что и раньше чувствовала и слышала всё это, только не могла различить. Запахи и звуки смешивались в общий фон, их невозможно было разбить на части. Теперь же отчего-то всё стало таким четким, явным, понятным. Отчего?
Я открыла глаза и уткнулась взглядом в повисшую над соседним домом полную луну. Её серебристый свет влился в моё сознание, и всё стало до боли ясно.
Мысль, от которой я пряталась целый день. Одно лишь слово. Оборотень.
Тело пронзило невыносимое ощущение, идущее откуда-то изнутри. Я негромко вскрикнула и согнулась, сев на колени. Хелсинг гавкнул, повернувшись ко мне, затем спрыгнул с подоконника и улёгся под столом, прижав уши. Послышалось тихое скуление.
Боль не отступала, она нарастала, выворачивая наизнанку. Меня бросило в холод, затем лицо обдало жаром и голова словно бы распухла. Глазам стало тесно в глазницах, в ушах зазвенело. Лицо, казалось, надувается, словно воздушный шарик, готовый вот-вот лопнуть. Но вдруг стало легче. На губах появился вкус крови. Кажется, она бежала из носа, и вместе с ней уходила боль.
Всё же я оборотень. И сегодня полнолуние.
Кости заныли так внезапно и сильно, что я упала на пол и тихо застонала, свернувшись клубочком и стараясь прижать к себе руки и ноги. Из глаз побежали слёзы. Я почти кричала от невыносимой боли и не могла понять, почему мама не слышит и не идёт мне на помощь. Мне казалось, что своим криком я должна была разбудить её.
Вдруг на фоне боли послышался мужской голос:
– Тише.
Испугавшись, я вскинула голову, чтобы осмотреть комнату, но никого не было.
