– А потом? – спросил Борис. Рассказ казался ему подозрительным. Каким-то слишком гладким, заученным.
– А потом сразу в самолет, в грузовой отсек. И заморозился, видишь, до сих пор коленки плохо сгибаются, – Мотылек развел облезлые крылышки, подвигал худыми ножками, почесал грязноватую коленку.
– И что, так в ковре и пролежал? Это сколько лет? – продолжал допрос Борис. Он охранял покой Выхухоли и опасался незваных гостей, пусть и с больными коленками. «Может, это он так, для вида прикидывается, а на самом деле коленки здоровее здорового?» – думал Борис.
– Так глубокая же заморозка. Почти овощ. Но сознание частично сохранялось. Лежал в вашем доме, уважаемый преждерожденный господин Борис, кое-что слышал, кое-что видел… Кто на мне топтался, кто на мне кое с кем барахтался, – Мотылек подмигнул Борису круглым глазом.
– Это что такое ты видел? – забеспокоился Борис. – Кто барахтался? Никто не барахтался вообще-то.
– А Клава из Насадкино? А Настя, продавщица? А туристка заблудившаяся? Как ее… Варвара, искусствовед?..
– Чего ты несешь такое!? – возмутился Борис, покосившись на Выхухоль, заваривавшую новую порцию чая. – Какие туристки?
– Да ладно, дело житейское, чего там, замнем для ясности, – усмехнулся Шелкопряд и взмахнул примятыми крыльями, охлаждаясь. – «Девицы, красавицы, душеньки, подруженьки…» «На пароходе музыка играла…»
– В самом деле, Борис… не приставай! – Выхухоль налила в чашку зеленый чай и поставила поближе к Мотыльку. – Ты лучше подумай, как его назад в Китай вернуть. На родину.
– Вообще-то мне и здесь неплохо, – сказал Сяо-цань. – У вас же этих… экспатов уважают. Карьера, возможности. Мы здесь растем быстро.
– Ну, это верно, – сказала Выхухоль. – Рыбка у нас японская уже есть, Змейка Гремучая неизвестно откуда, щербатая наша красавица… Мальчик… Одним меньше, одним больше… Тем более такой симпатичный. Ух! Малюська такая ма-а-люсенькая!
– А вот сюсюкать не надо, – сказал Шелкопряд.
– Да ты не волнуйся, вырастешь быстро, вес наберешь, у нас местность такая, все как на дрожжах растут.
– А я и не волнуюсь, у меня нервы стальные, не то что у некоторых, – Мотылек посмотрел на Бориса.
– Да ну вас, – сказал Борис. – Делайте что хотите! Хотя… Давайте я Васелине позвоню. Она стюардесса, в Китай летает. Попрошу ее, в баночку тебя положим, в сумку засунем – и вперед. То есть назад, в Китай.
– Не хочу я в баночку! Я тебе что – анализ, что ли? И вообще, это… Не надо суетиться! – Мотылек нервно отпил из чашки, подергивая крылышками. – Это… Не гони коней, ладно! Кстати, мед у вас есть?
– Меда ему… – сказал Борис. – Может, тебе еще коньяка армянского принести?
– Борис! – строго сказала Выхухоль.
– А что, армянский есть? – спросил Шелкопряд. – Только мне крепкого ничего пока нельзя. Вот сил наберусь…
– Это я так. Мед ему подавай… Ладно, сейчас принесу. – Борис вышел из скворечника и пошел к себе в сарай, там в тазике лежали соты со свежим медом, подарок Пасечника. Пасечник любил свежую рыбу, и Борис его регулярно снабжал из очередного улова.
«Ишь ты, наблюдатель нашелся… И чего такого он мог у меня слышать? – думал Борис. – Все-таки надо его от греха подальше домой вернуть. В лоно родины, так сказать. Китай уже Гонконг вернул, с Макао вместе, пусть и мотыля своего забирает. У нас своих мотылей хоть отбавляй!»
Из скворечника донеслась китайская песня «Жасмин». Голос у Шелкопряда был тоненький, пронзительный.
