– Я? Откуда? С чего ты взял? – Мотылек снял очки и пристально посмотрел на Бориса. – Так, китайский немного. Врожденный. На детском уровне.
– Ну, фьюнерал этот, Элтона твоего Джона. Да еще так произнес, прямо как король английский… – Борис откусил еще кусок лески.
– Come on1, Борис! Все любители музыки Элтона знают…
– Борис, ты опять зубами откусываешь? – спросила сквозь дрему Выхухоль. – У тебя что, зубы казенные? Ножницы для чего? – Она открыла глаза. – И опять леску расплевал по всей веранде! А мне потом отчищать…
– Когда это ты отчищала? У себя лучше командуй! И вообще, ты же спишь! – сказал Борис.
– Я днем не сплю. Когда это я днем спала? – Выхухоль потянулась и зевнула. Выпила воды. – О литературе беседуете? – Она приподнялась и достала из шкафа, стоящего рядом у стены, толстый том:
– Вот – такая же фигня, «Жизнь выхухолей». Ни слова правды. Где они таких выхухолей видели?
– Да, лажунчики полнейшие. Фантазеры, – сказал Мотылек. – Скрывают сущность за видимостью. Думают, что факт сильнее всего. А что такое факт? Это так, видимость… Эти, якобы ученые, видят мир с изнанки. А надо видеть суть. Каббала же об этом прямо говорит, взять хотя бы фильм «Матрица». А где в этих якобы ученых трудах о насекомых это самое зерно любви?.. – Мотылек горестно развел крылышками. – В груди которое? Борис Леонидыч, давай-ка лучше мы с тобой Лепса поставим, «Самый лучший день». Вот в этой песне, скажу я тебе, и есть сущность, в ней правда и про нас, шелкопрядов, и про вас, людей, да и вообще, планетарно…
– Ты думаешь? Нет, давай лучше «Я свободен».
– Кипелова?
– Ну да! А еще лучше версию со Шнуром, из «Бумера». Я всегда в машине слушаю.
Выхухоль и тайная тайна Мотылька
Мотылек заболел. Он лежал на постели в своей комнате на втором этаже, укрытый толстым одеялом. Выхухоль пыталась кормить его с ложечки малиновым вареньем.
По близкой крыше барабанил дождь. В окнах свистел северный ветер. Мухи на окне обессилели и еле ползали по деревянному подоконнику.
– Ешь, маленький! – Выхухоль огорчалась: Мотылек ел неохотно, мотал головой, отпихивал ложку. Даже когда Выхухоль принесла любимое лакомство Мотылька: лепестки чайной розы с капельками вареной коричневой сгущенки.
– Надо температуру померить, – Выхухоль положила ладонь на лоб Мотылька. – Ой, беда-то какая, ой, беда. Горячий!.. Борис! – крикнула Выхухоль вниз, – принеси градусник!
Пришел Борис с градусником. Попробовал сунуть под мышку, но крылышки были такие слабые, что даже не держали градусник. Борис потыкал, потыкал градусником, как-то весь сгорбился, глаза у него стали мокрые, и Выхухоль прогнала его на кухню, греть воду, чтобы всегда была под рукой.
– Ну что же ты так, Сяо-цань мой дорогой, – говорила Выхухоль, вытирая полотенчиком пот с выпуклого лба Шелкопряда. – Ты это, давай, давай, держись, не сдавайся, выздоравливай…
Дождь все не прекращался. Стемнело. Мотылек разметался на кровати, вялые крылышки совсем сникли, усики свились в колечки.
– Держись, держись, пожалуйста, – сказала Выхухоль.
Борис принес заваренный чай с малиной и зверобоем. Туда же покрошили таблетку аспирина. Выхухоль сунула носик чайника в рот Сяо-цаня. Тот отпил два глотка и закашлялся, тяжело двигая остреньким кадыком.
– Пей, пей, дружище… Не сдавайся! Мы еще с тобой полетаем! – сказал Борис, отпыхивась после подъема по крутой лестнице. Выхухоль принюхалась.
