Сказки старого Таганрога - страница 25
Они ехали из Москвы вместе уже который день. Частенько Лермонтов перебирался в четырёхместную коляску Реми, и тогда откупоривалась дежурная бутылка красного вина, и вперемешку с тостами слагались новые строки, дурными голосами орались все песни, что только могли прийти на ум двум гусарам. Благо, в их обществе дам не наблюдалось. Возницы их на барские проделки вздыхали, иногда широко крестились на особо залихватские припевы. Особенно с непривычки маялся молодой кучер Ванька из тархановских крестьян Лермонтова.
– Послушай, До-Ре-Ми, – спросил Мишель как-то, когда они, оставив коляски, взошли на очередной курган. – Давно хотел полюбопытствовать, ты швейцарских кровей? Или, как говаривали в полку, из голландцев? Фамилия больно чудная.
– Я – русский офицер, – Алекс Реми развернул к Лермонтову тонкое большелобое лицо с ухоженными черными гусарскими усиками, но, не заметив в друге всегдашней усмешки, продолжил:
– А род мой французских гугенотов действительно из Швейцарии, куда предки бежали давным-давно от преследований католиков. Если тебя это интересует, то проживали они в кантоне Во на берегах Женевского озера. Живописные места, доложу я тебе. Побывать бы там! А в конце прошлого века отец мой, Жан-Габриэль, перешел из Голландии военным инженером на службу к императрице Екатерине Великой. Был отмечен за Измаил самим Суворовым.
Мишель наполнил бокалы и, протяжно свистнув в степную даль, поднял тост:
– За наших великих предков – Лермонта и Реми!
Александр Гаврилович вздрогнул и приоткрыл глаза. Напротив него нога на ногу сидел господин в клетчатой сюртучной паре. Покачивая ботинком жёлтой кожи, он, не торопясь, протирал пёстрым шёлковым платком стекло монокля. Рядом с ним на диванчике почему-то стоял внушительный саквояж, словно распираемый изнутри. Разве место тут багажу? Бог знает, что с этим первым классом творится, никакого порядку нету.
– Простите великодушно, задремал, – Александр Гаврилович сконфуженно улыбнулся.
Незнакомец поднял монокль, глянул в него на просвет, удовлетворённо хмыкнул и произнёс слегка в нос:
– Вижу, господином Лермонтовым увлекаетесь, ваше превосходительство. Помню-с, как же: белеет парус где-то одинокий… Романтика-с для курсисток. Единственно стоящее накропал сей господин поэт, так это про немытую Россию, страну, соответственно, господ и рабов, да и то побоялся свое имя поставить. Лягнул исподтишка и в кусты-с.
Александр Гаврилович выпрямил спину и застегнул мундир.
– Простите, с кем имею честь?
– Пётр Степанович, путешествую по коммерческой надобности, – попутчик насмешливо сверкнул моноклем на Александра Гавриловича. – И ведь как хорошо про чушку Россию прописал, патриотам косорылым ткнул так ткнул, шотландский барончик.
– Подобной мерзости Мишель… Михаил Юрьевич не писал, не в его правилах. Не видывал я таких строк ни при жизни Мишеля, ни после гибели его. Думается, от пересмешников нынешних да зубоскалов разбежались эти стишата. Сами и сочинили. Так что увольте от домыслов ваших.
– Ах, ах, люблю отчизну я, но странною любовью! Нет, господин генерал…
– Генерал-майор, – машинально поправил Александр Гаврилович.
– Неважно, скоро все будет совсем неважно. Писал, не писал ваш поэтик. Нынче-с не место чистоплюям дворянчикам. Дуэли, балы, стишки в альбомы, за веру, царя и отечество – все прах. Ушёл их поезд, – и довольный удачным сравнением Петр Степанович мелко затрясся от смеха.