Сказки старых переулков - страница 13

Уличных мальчишек, бездомных и безродных оборвышей, сгоняли тогда в старый склад у доков. Им в какой-то мере повезло: если взрослым нередко доставались пули и сабельные удары, то маленьким бродягам перепадали лишь тычки да затрещины. К тому же отцы города решили, что из детей ещё может выйти толк, и с «высокого дозволения» издали указ, позволявший любому желающему взять в ученики, под свою ответственность, одного из оборвышей. Разумеется, без платы, без какого-либо надзора – только за стол и кров, с необходимостью следить, чтобы мальчишка снова не оказался на улице, и не принялся за старое. По сути своей это было рабство, к тому времени давно уже упразднённое в наших краях. Ведь мастер имел право с чистой совестью забить такого «ученика» насмерть в случае непокорства, и подобные случаи имели место – никто, ни стража, ни магистрат, никогда не поинтересовались бы судьбой безымянного оборвыша.

Среди прочих, уцелевших и оставшихся, таким образом, в Городе, были двое. Много позже говорили, что в своё время они начинали в одной шайке, хотя и не знали друг друга достаточно близко – разве что в лицо, да по именам. Первый выглядел настоящим ангелочком: казалось, что обладатель этих невинных глаз и белокурых локонов лишь по злосчастью оказался в трущобах, и теперь счастливая судьба освободила его из преступного окружения, чтобы дать дорогу к новой жизни. На самом же деле ещё в десять лет он впервые убил человека – безобидного нищего. Просто чтобы посмотреть, как быстро вытечет кровь из перерезанной глотки, и как скоро тело перестанет трепыхаться.

Второй был полная противоположность первому. Физиономию его, и от рождения не слишком привлекательную, изрядно попортили в одной уличной драке: рассечённая верхняя губа оказалась навсегда вздёрнута к носу, приоткрывая дыру на месте трех передних зубов, а нос остался сплюснутым, что вместе с насупленными бровями придавало мальчишке сходство с обезьяной. Маленький воришка и попрошайка, он никогда не брал в руки оружия – боялся. Даже в жестоких стычках шаек обходился кулаками.

Первого забрал аптекарь. Естественно, он не собирался превращать оборвыша в ученика, но помощник для грубой и опасной работы с химикатами ему требовался. Второго же увёл городской палач, живший в домике на окраине нелюдимым бирюком, и нуждавшийся в ком-то, кому можно было по наследству передать своё ремесло. Палачи всегда считались изгоями, и никто ни за какие деньги не отдал бы своё дитя в ученики к человеку с такой профессией.

Лодочник на некоторое время замолчал, раскуривая притухшую трубку, затем продолжил рассказ:

– После облавы минуло пять или шесть лет. Дела аптекаря процветали, у него трудились трое учеников, а взятый уличный мальчонка превратился в старательного и усердного слугу, то подменявшего хозяина за прилавком, то разносившего покупателям на дом порошки и микстуры. Ну и, разумеется, часами пропадавшего в лаборатории, рискуя надышаться ядовитых паров, и смешивая по указаниям аптекаря различные препараты. Откуда же хозяину было знать, что до того, как оказаться на улице, мальчишка некоторое время воспитывался в одном из монастырей за Городом, и хотя наставления святых отцов не нашли отклика в его душе, гибкий ум прекрасно ухватил начатки чтения, письма, счёта и латыни. С каждым годом он узнавал всё больше, по ночам листая старые фолианты в библиотеке аптекаря, и вскоре освоил тогдашнюю химию, граничившую с алхимией и травничеством, не хуже, а, может быть, даже лучше своего хозяина – продолжая при этом разыгрывать доверчивого простачка. Порой он даже намеренно допускал мелкие ошибки, чтобы аптекарь думал, будто для его слуги смешивание компонентов сложнее воды с сахаром навсегда останется непостижимой тайной.