– Благодарю вас.
– А теперь пройдемте в гостиную, господин граф ждет уже вас.
Спустившись на первый этаж, я прошла в комнату, где за накрытым столом меня ждал хозяин дома. Он сидел и пристально смотрел на меня, пока я усаживалась за стол.
– Хочу еще раз поблагодарить вас. То, что вы сделали, для меня бесценно. Вы сами могли погибнуть, но не колеблясь кинулись спасать мою дочь.
– Так поступил бы любой на моем месте. Я рада, что Виктория не пострадала.
– Еще я хотел бы вернуться к нашему вчерашнему разговору и начать его заново.
– Не думаю, что это хорошая идея, – уклончиво ответила я.
– Почему? – он враз нахмурил брови, ведь явно не привык получать отказ.
– Мы с вами не сработаемся. Я слишком упертая и своенравная для того, чтобы работать с такой царской особой, как вы, – ответила я.
– Да, характер у вас еще тот, как для барышни, – усмехнулся он. – Но, если серьезно. Я вчера вспылил и хочу извиниться. Мне нужно восстановить картину. Поймите меня.
– А я вчера сказала, что если буду работать с картиной, то буду общаться и с девочкой. Это не изменилось. Если вы готовы дать такое разрешение, то с радостью вам помогу.
– Хорошо, общайтесь, если вам так хочется. Но хочу предупредить, приятного от этого общения не ждите. Виктория…больна, – хрипло ответил мужчина и по мелькнувшей боли в его глазах, я поняла, как сильно он все-таки ее любил.
– Знаю, вчера это поняла, – помолчав ответила я.
– Так я могу послать за вашими вещами к Эльзе? – осторожно спросил Джастин.
– Да, можете. И покажите мне, наконец, свою картину.
– Идите за мной, – он встал из-за стола и направился к своему кабинету, кивком головы приказав идти за ним.
В смежной с кабинетом комнате, отведенной под мастерскую для художника, я увидела большую картину, накрытую тканью. Джастин подошел к ней и снял покрывало.
Передо мной предстала испорченная вылитой на нее краской картина. Лицо женщины и ее тело невозможно было разглядеть под слоем краски, лишь только подол синего платья не был запятнан этим чудовищным отношением к искусству. Поглядев на платье, в котором была я и сравнив его с нарисованным, поняла, что это оно и было.
– Это в этом платье нарисована ваша жена?
–Да, в нем, – сухо отчеканил граф.
– Кто испортил картину? – осторожно проведя пальцами по полотну спросила я.
– Я, – просто ответил граф.
– Зачем?– моему возмущению не было предела.
– Вы задаете странные вопросы.
– Не странные. Это обычный вопрос. Зачем вы испортили картину?
– Я не мог на нее смотреть.
– А сейчас сможете? Зачем ее восстанавливать, если вы не можете смотреть на изображение той, которая подарила вам дочь?
– Да что за вопросы? – гнев так и скользил в каждом слове мужчины.
– Еще раз говорю вам, я задаю обычные вопросы. Не хотите отвечать, значит не буду реставрировать. Реставрация – это как возвращение к жизни чего-то утраченного. Если оно человеку не дорого, зачем тратить время и силы? Я не просто беру деньги за работу. Я живу картинами. Они все живые. Если я дам ей вторую жизнь, она должна приносить кому-то радость, а не провоцировать на повторное уничтожение. Ну, так как? Зачем ее реставрировать? – настойчиво добиваясь внятного ответа, спросила я.
– Для дочери, – хрипло проговорил Джастин. – Это для нее важно. Я надеюсь на то, что, видя свою мать хотя бы на картине, она перестанет видеть ее везде, понимаете? Она везде ее ищет взглядом, это ужасно. Идет по улице и смотря вдаль показывает ее мне. Или просит меня описать ее, какой она была. Какого цвета волосы, глаза, черты лица. Я схожу просто с ума от всего этого, но не могу помочь. Если увидит картину, я молю бога чтобы это состояние у нее прошло.
