Скитники, видевшие этих животных впервые, наблюдали за ними, затаив дыхание, до тех пор, пока они не ушли за утес.
Покамест разожгли костер, заварили из чаги чай, поели вяленого мяса, у горизонта, там где дыбились облака, тихо разгорался закат. Подступавшие с востока сумерки сглаживали зубчатые контуры хребтов, заливали серой мглой ущелья, деревья.
Переночевав в безветренном скальном кармане, с первыми лучами солнца ребята продолжили путь. Им необходимо было спуститься в ущелье, ведущее к пойме Большой реки, где вверх и вниз по течению тянулись оленьи пастбища Корнейкиного деда – Агирчи.
Нисходить по крутому склону, испещренному серыми языками осыпей, приходилось частыми, скользящими шажками, так как мелкие остро ограненные камни, едва на них ступала нога, сползали вниз, так и норовя увлечь путников с собой.
Чем ниже спускались молодые скитники, тем чаще встречались деревья: елочки, пореже березки. Некоторые прилепились прямо к голым скалам. Скитники с уважением взирали на этих неприхотливых храбрецов, вцепившихся корнями в каменную плоть. Причудливо изогнутые стволы тянулись в небесную высь, бодро топорщились хвоей и не горевали, что так неказисты и уродливы. Ближе ко дну ущелья стали появляться крупноствольные ели.
Смеркалось. На небе вызревали первые звездочки. Опустившаяся на землю тьма потушила кровавые сгустки заката. Горы помрачнели и взирали угрюмо, неприветливо. Дохнуло холодом. В тишине все отчетливей звенел прыгающий с уступа на уступ ключ.
Пока Захар рвал ягель для постели, Корней собрал сушняка, достал трут, высек кресалом искру, запалил костер. В колеблющемся свете деревья то выбегали из темноты, то вновь скрывались в ней. Хотя Корней родился и вырос в старообрядческой семье, эвенкийская кровь давала о себе знать. И не удивительно, что полыхающий костер представлялся ему живым существом, детенышем жизнь творящего солнца. Когда языки пламени обдавали его жарким дыханием, Корней чувствовал себя уверенней и покойней.
В предвкушении встречи с этим незаменимым другом, парень разжигал костер всегда с особым трепетом. После того как огонь расползался по сучьям весело приплясывающими язычками и, лаская, согревал все вокруг, Корней погружался в состояние блаженства и тихого счастья.
Вот и сейчас, уткнув подбородки в колени, Корней с Захаром, вспоминая события минувшего дня, умиротворенно наслаждались теплом и наблюдали за чарующей игрой язычков пламени. А вспомнить было что: сегодня они впервые видели снежных баранов, полюбовались панорамой величественных хребтов и безмятежным покоем обширной долины, по которой когда-то кочевала мать Корнея.
– У костра главное назначение – обогревать и освещать, а в чем назначение человека?.. Может, в познании нового, ранее не веданного, – раздумчиво произнес Корней, глядя на жарко трепещущее полотнище. Костер, словно соглашаясь с ним, одобрительно протрещал, выстрелив в черную бесконечность сноп искр.
– А я как-то и не задумывался над этим. Живу просто по вере и совести, чего уж мудрить тут, – откликнулся задремавший было Захар.
Сняв с огня котелок, парни перекрестились на восток и принялись за похлебку. После ужина Корней, усевшись поближе к огню, принялся латать порванные в кедровом стланике штаны…
Проснулся он от предрассветного холода. Захар еще спал. Слабые, синюшные светлячки устало блуждали по почерневшим головешкам. Во мгле еще дремали горы, а сквозь ткань туч проглядывала последняя звездочка. Корней подкормил костер хворостом, послюнявил указательный палец, макнул его в теплую золу и принялся энергично чистить белые, как перламутр, зубы. Потом по траве, окропленной утренней росой, спустился к ключу и, хватая пригоршнями ледяную воду, умылся, фыркая от удовольствия. Вернувшись, просушил мокрое лицо и руки у разгоревшегося костра. Разбудил сотоварища.
