Этот ход вызывал у него панический ужас, впрочем, как и сам пункт назначения, но ничего не поделаешь. Тесная, черная горловина кирпичной трубы была холодной, значит внизу давно ничего не сжигали. Извиваясь ужом, проталкивая свое тщедушное тело, рискуя застрять в коленах трубы, мальчик протискивался вниз; пару раз останавливался, чтобы побороть приступ паники. Хоть это было и невозможно, ему казалось, что каменная кишка с каждым метром становится все уже.
Наконец, кашляя и отфыркиваясь, с ног до головы в жирной саже, мальчик вылез из большой доменной печи, одной из тех, которые превращают в золу даже кости. Кто-то схватил его за руку и помог встать на ноги.
Это был преподобный Цаламон Годжа.
Мальчик задохнулся от ужаса. Разве его место не наверху? Разве он не должен участвовать в подавлении бунта?
Однако, старый преподаватель нисколько не удивился его появлению. Беззубо почмокав губами, он цапнул мальчика за плечо и усадил в кресло с высокой мягкой спинкой и обитыми бархатом подлокотниками, а перед ним поставил зеркало в человеческий рост. Лицо мальчика было скрыто бинтами, черными от сажи. В отражении мальчик увидел, что через плечо Цаламона перекинуто полотенце, а сам он чрезвычайно искусно взбил помазком пену, потом начал править на точильном камне бритву, видимо, недостаточно острую на его взгляд.
– Сиди ровнее, мальчик мой! – сказал Цаламон. – Ты выглядишь неопрятно! Пора сбрить эту омерзительную бороду!
– Но у меня еще не растет борода! – запротестовал мальчик.
Мягкое кресло-оборотень вдруг врезалось в его тело металлическими штырями и занозами, руки и ноги жадными, сухими языками оплели кожаные ремни. Мальчик попытался вырваться, но безрезультатно.
– Твоя борода! – завопил Цаламон. – Вот как ты заботишься о моем прекрасном лице? Бородатый ты сукин сын! Нет, смотри, я живо с ней разберусь!
В отражении мальчик увидел, как преподобный склонился над ним и тянется бритвой к его лицу. Холодный блеск стали ослепил его, когда бритва оказалась прямо перед глазами. Мальчик зажмурился и забился в оковах, как выброшенная на берег рыба.
– Забирай! – закричал он. – Забирай свое лицо! Оставь меня в покое!
Внезапно что-то изменилось. Костлявые пальцы отпустили плечо мальчика, и спустя пару минут тишины, он осмелился открыть глаза.
Цаламон Годжа исчез. Перед мальчиком, вместо зеркала, сидела, так же привязанная к креслу, в точно такой же позе, девочка в белом платье, которое как-то уж чересчур свободно спускалось ниже колен. Лицо девочки было скрыто маской – зеркальной полусферой, в которой мальчик видел свое лицо.
– Я пришел за тобой, – сказал мальчик и обнаружил, что свободен; ремни и кресло-оборотень исчезли. – Я заберу тебя отсюда.
Девочка что-то ответила, но мальчик ничего не понял: из-за маски ее слова звучали глухо и неразборчиво.
– Подожди, я помогу тебе.
Девочка предостерегающе вскинула руку, необычайно короткую кисть которой закрывал длинный обтрепанный рукав.
Мальчик все равно подошел к ней, протянул руки и снял зеркальную маску, обнажив ее лицо.
Безымянный вздрогнул и открыл глаза.
Он лежал на толстой перине опавших листьев, а над ним, высоко-высоко клубился мрак, поддерживаемый, как колоннами, обугленными стволами деревьев. Безымянный сразу сунул руку за пазуху, и только нащупав небольшой продолговатый предмет, решил выяснить, куда его занесло. Он попытался опереться на локти и чуть не утонул в лиственной падалице, но все-таки кое как выбарахтался из нее и встал на ноги.
