Но, кстати! Там, на косогоре, было не до примерок, однако сейчас, пожалуй, я имела дело с иными размерами, еще более увеличившимися к финалу. Дато застонал. Потом застегнулся. И выпятив полную нижнюю губу, изрек:
– Ты показалась такой раскованной! И сама предложила секс. Но когда дошло до дела, вдруг затормозила. Неужели закомплексовала?
– Но я ничего не предлагала! Тем более, тогда, в первый раз!
– В какой первый раз? В прошлый приезд ты, вообще, не заводила подобных разговоров! – удивился он.
Поглядел на меня, хлопнул по уже отболевшему плечу и великодушно добавил: «Не переживай! Приедешь еще в Тбилиси, я и город покажу, и всему научу, как следует!»
И расхохотался.
– Точно, не он! – заключила я.
И тоже расхохоталась. И продолжала смеяться до тех пор, пока мы не взлетели. Так и прошла контроль: смеясь и позабыв про спрятанный в сумке нож. Лишь на прощанье успела спросить у Дато, каким он пользуется дезодорантом?
– Названия не помню. Сказали, самый крутой!
Возможно, что и придумала, но как мне потом казалось, в том самолете я подсознательно уже распрощалась и со своим мужем, и с Советским Союзом. То есть, СССР, конечно, еще существовал, но как заметил в Ереване львовский прокурор, землетрясение набирало обороты. Да и супруг еще в моей жизни присутствовал и встречал меня в аэропорту. Разумеется, он не нес ответственность за то, что в Тбилиси я вдруг распереживалась из-за семейных неурядиц, и далее все произошло, как произошло. Хотя, наверное, в том, что наши взаимоотношения так запутались, была и его вина. В любом случае, чтобы в одиночку не отвечать за развал семьи, решила: сама инициировать развод не буду, но предоставлю Дэму свободу ухода.
Утро в сосновом бору
– Слушай, Вась, а у тебя есть родина? Страна, которую ты сегодня считаешь родной? – вспомнила я встречу с коллегой, с которым мы сидели как-то на террасе окраинного кишиневского ресторанчика «Бутояш» в душещемящую, лучшую здешнюю пору «бабьего лета».
Мы пили правильное молдавское вино – сухое и сдержанно терпкое – «Негру де пуркарь». И бокастые бокалы пунцовели в лучах нежаркого солнца. Коллега приподнял свой и, вместо привычного «За наше безнадежное дело!», вдруг сказал: «Эти гады лишили меня родины!» Будучи русским, он родился в Казахстане, а вырос в Глодянах, на севере Молдавии, где его отец, между прочим, провоевавший до Берлина, служил военкомом. Да, когда Союз развалили и молдаване объявили республику своей, а Москве оказалось не до соотечественников, где теперь была его родина?
– Ты, Берсенева, в своем издании совсем заработалась и без политики уже не можешь? – поинтересовался Василий. – Ну, откуда ж в наше время у порядочного человека взяться родине? Был «наш адрес Советский Союз», но его давно нет. А все остальное, это место проживания и оно может быть хуже или лучше, но не более. Вот я вожу с собой по миру подаренный матушкой молдавский коврик, такой полосатый, из шерсти. Иногда думаю, а не встать ли на него на колени, чтобы помолиться на восходе солнца, подобно мусульманину? И этот коврик стал бы моей родиной!
К слову, в Ереване, когда Света проснулась ранним утром, после памятного застолья, и вышла на балкон, то впереди в размыто-голубом небе нарисовалась сахарная голова Арарата. Она потом объясняла: «Девочки, Арарат это мираж. Видение». Кто не знает, священная для армян гора Арарат находится в современной Турции. В Ереване ее можно увидеть в ясную погоду, поднявшись с восходом солнца, как Светка.
