Дверь открылась, и послышался гневный голос мужчины, возможно, режиссера, отчитывавшего актрису:
– Это бездарно! Даже для такого театра, как этот, это бездарно! Так нельзя играть! Весь спектакль должен был на тебе сойтись, а ты оказалась самым слабым звеном. Мальчишка – босяк сыграл свои полторы минуты лучше, чем вся твоя игра сегодня! Твои полтора часа не стоили его полутора минут. Что ты сегодня пыталась всем показать? У меня даже желания нет скрывать свое возмущение…
Грохочущие мужские шаги удалились. Вошла эффектная актриса лет пятидесяти, уставшая и надеющаяся подпитаться любыми положительными эмоциями от чего угодно, чтобы восстановить душевное равновесие. Сейчас хотелось покоя, но увидев уборщицу в гримерке, поморщилась и решила ретироваться, чтобы не тратить остаток сил на обслугу.
– Заходите-заходите! Я уже ухожу, все убрала, простите, что вы меня здесь застали… – вежливо извинилась Глафира.
Актриса молча вошла и устало села в кресло перед своим зеркальным столиком. Она, казалось, даже не заметила, что уборщица все еще стоит и пялится на нее в зеркало…
– А вы считаете меня второсортной, да? – прищурившись и внимательно изучая, спросила Глафира.
Актриса удивленно посмотрела в зеркало. Она не думала, что эта «швабра» умеет что-то говорить, кроме: «Да! Конечно! Сейчас уберусь и выметусь!»
– Вы ведь небожительница, талант, гений, а уборщица – шлак…
Актриса не была дурой и так не считала, но безусловно полагала, что у нее есть Божий дар, который, так же однозначно, не надо путать с яичницей уборщиц.
На это и был расчет Глафиры.
Актрисе не хотелось вступать в полемику, но и допустить, чтобы ее считали такой кромешной дурой, она не могла. Да и уборщица выглядела как-то совсем не агрессивно, а скорее наоборот… Была в ее взгляде какая-то странная добрая отзывчивость…
– Вы поморщились, когда вошли и увидели меня… – объяснила свою фразу Глафира, чтобы актрисе не пришлось тратить силы на лишние вопросы.
– Это не из-за вас, простите, если обидела, я поморщилась тому, что не могла упасть сразу в кресло, чтобы выдохнуть… – Актриса развернулась лицом к уборщице на вращающемся кресле.
– Я поняла, – улыбнулась Глафира, снимая перчатку с руки. – Глафира! – протянула она руку актрисе.
– Какое редкое имя! – удивившись имени, актриса просто пожала руку в ответ, даже не задумавшись: стоит это делать или нет.
Глафира присела на корточки рядом с креслом актрисы и посмотрела снизу вверх. Это было беспроигрышно: любого заинтересует такой маленький и незначительный человечишка, которого легко унизить мгновенно, одним движением колена. Подобная власть играет злую шутку с поддавшимися на такую уловку.
– А вы понимаете, что мы, уборщицы, тоже гениальны и тоже обладаем Божьим даром? Только он у нас другой! Никогда не замечали, что уберет одна, и сразу на этом месте тут же возникает бардак, а уберет другая – и можно месяц к этому месту не прикасаться, только пылинки сдувать…
У вас же есть тоже талантливые-талантливые, а есть просто актриски, владеющие мастерством… Так же и у нас: есть талант убираться так, чтобы место светилось чистотой! Просто надо любить свой талант, и все получится! А мне показалось, что вы стали своим тяготиться!
– С чего вы решили? – насторожилась актриса.
– Обычно актер, отдавший себя на сцене целиком, без остатка, возвращается эмоционально полным сил, да так, что через край, да так, что не знает, куда деть! А вы притащились еле живая… Глафира медленно погладила руку актрисы.
