Из того же рюкзака Марианна достала черную пластиковую папку, стянутую резинками.
– Зацени…
В папке было несколько листков формата А4, как для принтера, исписанных акварелью. Длинная прямоугольная ваза из прозрачного зеленоватого стекла, в которой стоят желтые и белые нарциссы.
– С натуры?
– Да. Папа подарил на восьмое марта. Хорошо, успела набросочек этот сделать, а то мама потом их выбросила…
– Господи…
– Ну да. Как там она его называет – то ли Пурим, то ли день Чикагских проституток. И я слышала, папе потом звонила и мозг выносила.
Алла вздохнула и помотала головой.
Сизо-алый, ветреный закат, словно кто-то разбил банку малинового варенья об асфальт, с краешком крыши желтовато-серого блочного дома. Алла давно не была в гостях у подруги, но помнила, что этот краешек виден из окна ее комнаты.
Несколько набросков с натуры.
– Это одногруппницы мои.
Какая-то девушка в длинном платье и с венком цветов.
– А это кто?
– Не знаю, Офелия какая-нибудь… Алл, я хотела их у тебя оставить. Мама опять порвать может. Я недавно только снова рисовать начала после всего этого… ну ты понимаешь…
– Да, конечно, Марьяш… – Алла разглядывала набросок молодого человека в футболке и джинсах, с мускулистыми руками, стриженными слегка вьющимися волосами. Он сидел в профиль, лицо прикрывал руками.
– Тоже одногруппник? – спросила она, пристально глядя на Марьяшу.
– Да типа того. Этот я все-таки себе оставлю, пожалуй… – и, взяв листик из Аллиных рук, вложила его в папку и убрала в сумку. А эти сохрани, прошу…
– Конечно! Что-нибудь даже на стенку повешу. Надо бы в рамочку вставить – и Алла спрятала рисунки в ящик компьютерного стола.
– Марианна – добавила она помолчав. Как ты, блин, все это терпишь…
– А куда деваться… Снять квартиру мне не по деньгам… Вот окончу институт, пойду работать…
– Ты с твоим таланом в Политехе… У меня вот нет таких данных. Раньше петь любила, теперь не поется… – она взглянула на гитару, пылившуюся в углу между кроватью и окном. – Мариан, ты к отцу не обращалась?
– А зачем… у него своя семья, дети. Тоже вот понять его не могу. Ушел от нас, потому что мама аборт не хотела делать, с Ксюшкой-то, а там плодится.
– Ты уверена, что из-за этого ушел?
– Ну да… мама так говорит… У нее, наверное, из-за этого крыша и съехала вконец. Давно с ней уже неладное творилось, а это – последняя капля.
И, словно спасая Марианну от неловкого разговора, снова зазвенел домофон.
Дверь открыла Алла. В ярко-синем платье до колен, с янтарным кулоном на слегка открытой груди. Волосы собраны бубликом на макушке.
– Спасибо, Паша! – она вся светилась, принимая букет белых колокольцев с голубой каемкой, похожих на фарфоровые чашечки. Он так и не запомнил названия, но знал, что ей понравится. Ее глаза казались чуть припухшими, с красными прожилками. Наверное, не выспалась, готовила… Она зарылась лицом в цветах.
Неужели он пришел последним? Столько народу вышло встречать его в прихожую… Лина здесь тоже. И ещё одна подруга, Марианна, Алла про нее много рассказывала.
– Здравствуйте – посыпалось на него со всех сторон.
– Павел… – смущенно представился он и протянул руку высокому темноволосому мужчине с оттопыренными ушами. – А Вы, должно быть, Инна? – обратился он к молодой женщине, с такими же большими серыми глазами как у Аллы, но со светло-русыми волосами, чуть повыше и пополнее.
– Да – Инна подхватила на руки младшего, ворча что-то про мокрые штанишки.
