Он замолчал, отпил глоток, посмотрел по сторонам, как бы ожидая реакции на красиво сконструированный период. Не дождался, сотрапезники оказались слишком травмированы происходящим, хотя чего уж, казалось бы? Например, загоняя Новикова и Берестина в сорок первый год, Дайяна вела себя очень уверенно и даже надменно. Правда, когда некоторое время спустя Андрей возил ее породистым лицом по здешней грязи, она часть своего гонора потеряла. А потом на катере снова держалась вполне прилично, несмотря на то что положение у нее было совсем пиковое. Не прояви Новиков почти самоубийственного гуманизма, так и сидела бы до сих пор в промерзшей стальной коробке катерной каюты, два на два метра, причем без гальюна. Выручить ее оттуда на всей планете было некому, а вылезти через иллюминатор пышные бедра не позволили бы.
Лихарев, будучи по натуре личностью попроще, и держался соответственно. А что за беда? К нему жизнь всегда была повернута казовой стороной. Ему поручено решать судьбы человечества, он их и решает. Успешно и с полным для себя удовольствием. Правда, сейчас все как-то иначе начало оборачиваться.
Он успел впервые ощутить это, самым краешком, когда Шульгин-Шестаков вмиг его обезоружил в заснеженном Сокольническом парке и заставил играть по своим правилам. Но это было еще не так наглядно, могло сойти и за досадную случайность. А сейчас этот землянин просто подавляет, и не только его, но и Высшую…
Александр Иванович, поняв, что клиенты готовы, резко сменил тон:
– Согласитесь, Дайяна, что сейчас мы с вами в одинаковом положении. Прошлый раз на катере вы говорили от имени Игроков, Держателей, и мы вас слушали, конечно, без трепета, но с достойным обстановки вниманием. Сейчас, я вижу, вы отвечаете только за себя. Так?
Лихарев снова не понял, о чем речь, но Дайяна кивнула утвердительно.
Очень интересно.
– Ты, Валентин, тем более ни за что не отвечаешь. Для тебя наш разговор – хуже, чем китайская грамота. Так?
Валентин тоже кивнул, предпочитая не говорить слов, которые могут быть истолкованы самым неожиданным для него образом. Почему и в ближнем окружении Сталина продержался так долго.
– Скажите, Дайяна, – спросил Шульгин, – сколько времени назад по вашему счету мы расстались?
– Часов десять-двенадцать, я думаю…
Очень хорошо. Для первого Александра, по личным ощущениям, прошло не меньше года. Это с возвращением в крымскую Россию, в Москву, со спасением Колчака, сражениями с англичанами и всем прочим. И – переброс сюда.
Вторая память ограничивалась десятью днями – от ночи в постели Сильвии до ухода сюда же, через историю Шестакова. При этом он спокойно относился к совмещению в себе этих далеко не конгруэнтных[5] вариантов.
И пока еще он не очнулся в каменной каютке Нерубаевских катакомб,[6] чтобы осознать часть (только часть) с ним произошедшего. Это, в определенном смысле, впереди.
Ни Дайяну, ни Лихарева он грузить собственными сомнениями не собирался. Они раз и навсегда договорились с Новиковым (кстати – после напряженного разговора с Дайяной же), который единственно его понимал в почти полной мере, – не касаться проблем собственной адекватности и душевного здоровья. Иначе легко зайти слишком далеко. Лучше попросту: психи – так психи, нет – так нет. Начнешь углубляться, выяснять, обсуждать, диагностировать – верный путь к смирительной рубашке. Не джеклондоновской, к обыкновенной.
