Этот гад докопался до моего хвоста, представляете? Давай с ним играться без спроса. А я ж в позе без защиты лежу – верх пузиком. Люди любят в этот момент мне бросать с пятого этажа курочку. А тут этот всю малину портит. Я ж интеллигент. По мордасам ему заехал. А он оказался не из скромных. В общем, повздорили. Потом лежим такие, вылизываемся. Хотя не знаю, чего ему вылизываться. Завел со мной разговор о жизни своей непростой, о породе, оказывается его никто не брил, само такое выросло с рождения. Сдружились.
Так вот. Альберт приходит ко мне на козырек. Весь такой унылый. Или сметаны не дали вечером, или диван не царапал. Я ему:
– Алик, что с тобой?
Лысый отвечает:
– Сделали со мной ужасное. Теперь ни одна пушистиха мне не интересна.
Так мы с ним кошечек называем. Я говорю:
– Как это?
– Да понимаешь, братец, поймали меня хозяева за пометкой. Я же каждую среду нахожу новые тапки хозяина и доброе дело ему делаю. Мечу, обновляю, чтоб пахло приятно. Чтоб про меня, Алика, все время помнил. А тут сделал, а хозяин как надавал мне тапком по усам. Я аж рыбу перестал унюхивать у соседки в квартире. Удрал я под диван. На следующий день повезла меня хозяйка в какое-то белое помещение. Кольнули меня. Заснул. Очнулся в дурмане и без… – тут Алик захныкал, первый раз видел таким лысого.
– Без чего, Алик?
Он увалился на другой бок и я увидел…
– Чего это, Алик?
– А уже ничего. И назвали еще так интеллигентно это. Кастрация.
Я вскочил. Передернуло меня. Помчался вниз по винограду. Заметался по дворику. Алик поковылял ко мне. Говорю:
– Мамаша с папашей то же со мной хотят сделать. Мяуууу, – я жалобно заскулил.
– Беги, Вася, беги! Ты еще пока можешь так мужественно мяукать. А у меня получается только так – мяу-мяу…
Мяуканье Алика напоминало мелкий скрип двери, которую только-только поставили на петли, еще не успела притереться. И я побежал. Бежал так долго… По дороге цеплялся за ветки, теряя свою перламутровую шерстку. Два раза вбухался в дерево. Чуть сознание не потерял. Думал, что усов уже нет. Пролежал долго. Очнулся и побежал дальше. Помню: дома мог бегать вокруг люстры часа два в день. Потом уставал. А на ночь, как назло, дочка мамаши – я звал ее Мини-мамаша – включала какую-то люстру особую. Она так переливалась разными фонариками и ничего не оставалось – бегал полночи за синеньким шариком. Эх! Были времена. Мне так жалко себя стало. Думаю, так и помру, не увидевши короля… Да что там короля? Императора всех селедок в мире. Осетра!
Мне про него Алик рассказывал. И тут я понял, что в темноте. Немедленно заметался, четыре раза на что-то наткнулся и уснул на нервной почве. Проснулся от странных голосов.
– Слышь, Мерсик, это что за куча шерсти?
– По ходу салага из домашних, Джипик.
В этот момент я убрал свою лапку с мордочки и огляделся. На меня глядели две пары страшных, глупых, злых, неотесанных глаз. Я проговорил:
– Позвольте.
– Ха! Мяу-мяу-мяу! Джип, он, кажись, только с квартирки соскочил. Не чухается… Точняк. Блох еще нет. Алё, ваше кошачье высочество, ты по-нашему понимаешь, мяу-мяу?
Они были совсем черными. Ни рыжего, ни серого с белым. Одна черная смоль. Никогда таких страшных не видел в своей жизни.
– Позвольте, товарищи, я уже сейчас должен быть к завтраку…
– Мяу-мяу-мяу, – Джип и Мерседес хором замяукали, смеясь.
– Ты что это? От хвоста своего в нашу лачугу забежал? Или малая хозяйки по комнате раскрутила и шваркнула с девятого этажа? Слышь, Мерседес, на той недели в третьем подвале новенького Пух нашел. А Пух, сволочь, унюхает всех. Даже, когда я в песочнице через две улицы мечу, унюхает, козел, бежит Дульсинее стучать. Я потом три дня все подвалы от крыс стерег.
