Хаиму вспомнился его отец, то, как мальчиком он следил за быстрыми движениями отцовских пальцев. Отец, как и Хаим, был молчуном. Он был портным, но зарабатывать шитьем ему удавалось не всегда, и поэтому он торговал тканями или работал на швейных фабриках. Сара помнил отца, помнил, как тот без конца курил. Не выпускал сигарету изо рта. И его проворные пальцы, когда он шил. Что еще ему запомнилось? Что по пятницам вечером тот ходил в синагогу, да и в субботу утром, и в праздники. Что был он худым и высоким, очень видным, когда принарядится. В праздники он носил костюмы. К тому времени, как дети пробуждались, уже был на ногах, одет и побрит. Что он медленно жевал. Заканчивал ужин после жены и детей. Приятными вечерами сиживал во дворике их дома в Нес-Ционе, курил и слушал радио. Он умер, когда Хаим был в школе, в месяц нисан[3]. Почему-то никого не послали сообщить мальчику об этом, забрать его из класса. Ему все рассказали, только когда он вернулся домой. Было ему тогда восемь лет. И вот спустя несколько дней остальные родственники впервые заметили, что он ходит во сне по дворику и разговаривает сам с собой. А когда родился Эзер, было ясно, что его назовут в честь отца.
* * *
В одиннадцать часов Хаим закончил работу на кухне и позвонил матери по телефону, стоявшему в спальне. Он спросил у нее, как самочувствие, и она сказала, что ноги отекают.
– Много сегодня стояла? – уточнил Хаим.
– Да нет, сидела, – ответила мать.
Он попросил ее побольше отдыхать. Не стоять, если это необязательно. В ответ она поинтересовалась, как его нога.
– Гораздо лучше, – сказал он и спросил: – Тебя кто-нибудь навещал?
– Адина.
– Чего хотела?
– Проведать, как я.
С минуту они помолчали, но в этом их молчании не было неловкости. Разговор с матерью Хаима не требовал усилий. Обычно говорила она, а он слушал и порой отвечал. Мать ждала его звонка в кровати, и только поговорив, выключала телевизор, гасила в комнате свет и пыталась уснуть. Да у нее и ночи были бессонные, иногда до утра не сомкнет глаз…
– Как дети? – спросила она.
– Уснули.
– Ты уже сказал им, что она уехала?
– Да не так чтобы… Еще немного подожду.
– А чего ждать? Уж скажи, пусть привыкают.
Хаим промолчал.
– А как дома? Может, попросить Адину, чтобы пришла помочь?
Он сказал, что не надо. После очередной паузы мать спросила:
– А с воспитательницей Шалома ты еще раз поговорил?
Были дела, про которые Хаим молчал, чтоб не волновать ее. Но о стычке с воспиталкой он рассказал, и мать его поддержала, поняла, из-за чего он взорвался. А вот про муляж возле садика он не сказал ни слова. Знал: скажешь о таком – и она не заснет.
– Не успел, – ответил теперь Сара. – В садик почти опоздали.
– А ты спросил его, как сегодня было?
– Получше, – солгал Хаим.
– Вот видишь! Из-за того, что устроил скандал. Без скандалов не обойтись.
Про стычку в садике говорить не хотелось, и он сменил тему:
– Как дома, в порядке?
– Жарко. Не зайдешь закончить дворик до праздников?
На секунду в Хаиме поднялась злость на этот вопрос. Но он сдержался и бросил:
– В праздники зайду. Не нервничай.
– Спокойной ночи, – сказала его мать и повесила трубку.
* * *
Возле кровати валялось несколько книжек, которые он собирался прочесть, чтобы потом без сбоя почитать детям. Этак бегло, естественно. В начале года воспиталка спросила, читают ли они Шалому, и написала для Джени список книг, а продавщица в книжном магазине посоветовала купить, кроме этих книжек, еще две. Хаим усмотрел в вопросе воспиталки оскорбление, пренебрежение к их сыну и косвенно к нему самому. И этот вопрос, наверное, тоже сыграл роль в том, что он на нее наехал. Он не считал, что обязан читать Шалому книжки. Ему отец ничего не читал, и сам он никогда не читал Эзеру.
