За этой бойкой, почти бессвязной манерой разговора, подумал я, кроется работа очень проницательного ума. Всего на мгновение я усомнился, не сама ли мисс де Хевиленд отравила Аристида Леонидиса. Эта идея не казалась такой уж невероятной. В моей памяти осталась сцена, как она каблуком втаптывала в землю вьюнок с таким мстительным старанием…
Я вспомнил слово, которое употребила София. Жестокость.
Я бросил искоса взгляд на Эдит де Хевиленд.
При наличии достаточных, веских оснований… Но какие основания показались бы Эдит де Хевиленд достаточными и вескими?
Чтобы ответить на этот вопрос, мне следовало узнать ее лучше.
Входная дверь была открыта. Мы прошли в удивительно просторную прихожую. Обставлена она была сдержанно – до блеска отполированный темный дуб и блестящая медь. В глубине, где обычно бывает лестница, находилась стена, отделанная белыми панелями, а в ней – дверь.
– Часть дома моего зятя, – объяснила мисс де Хевиленд. – Первый этаж принадлежит Филиппу и Магде.
Мы прошли через левую дверь в большую гостиную. Ее стены были обшиты светло-голубыми панелями, мебель обита плотной парчой, а на всех столах и на стенах – фотографии и картины, изображающие актеров, танцоров и сцены из спектаклей. Над камином висели балерины Дега. Гостиная утопала в цветах, стояли огромные вазы с коричневыми хризантемами и гвоздиками.
– Я полагаю, вы хотите повидать Филиппа? – спросила мисс де Хевиленд.
Хотел ли я повидать Филиппа? Я понятия не имел. Мне хотелось повидать Софию – это я уже сделал. Она с энтузиазмом поддержала план старика, но теперь удалилась со сцены и находилась, предположительно, где-то в доме – звонила по телефону насчет рыбы, не дав мне никаких указаний, как действовать дальше. Должен ли я познакомиться с Филиппом Леонидисом в качестве молодого человека, желающего жениться на его дочери, или в качестве друга дома, который случайно заехал повидаться (вот уж выбрал подходящий момент!), или в качестве помощника полиции?
Мисс де Хевиленд не дала мне времени обдумать ответ на свой вопрос. В действительности это был и не вопрос вовсе, а скорее утверждение. Эдит, как я убедился, была более склонна к утверждениям, чем к вопросам.
– Мы пойдем в библиотеку, – заявила она.
Она повела меня из гостиной по коридору, потом в другую дверь.
Это была большая комната, полная книг. Они не умещались в книжных шкафах, доходящих до потолка, и лежали на стульях, столах и даже на полу. И все же ощущения беспорядка не возникало.
В комнате стоял холод. В ней не было запахов, которые я подсознательно ожидал. Пахло же затхлостью старых книг и чуточку пчелиным воском. Через несколько мгновений я понял, чего мне недостает. Запаха табака. Филипп Леонидис не курил.
Он встал из-за своего стола, когда мы вошли: высокий мужчина, немолодой, лет около пятидесяти, удивительно красивый. Все так подчеркивали уродливость Аристида Леонидиса, что я почему-то ожидал, что его сын тоже будет уродлив. Я никак не был готов увидеть такие совершенные черты лица: прямой нос, безупречную линию подбородка, светлые волосы, тронутые сединой, зачесанные назад от красиво вылепленного лба.
– Это Чарльз Хейворд, Филипп, – произнесла Эдит де Хевиленд.
– А, здравствуйте.
Я не мог определить, слышал ли он когда-нибудь обо мне. Рука, поданная им, была холодной. На лице не отразилось любопытства. Это заставило меня занервничать. Он стоял передо мной терпеливо и равнодушно.
