– Где эти ужасные полицейские? – требовательно спросила мисс де Хевиленд. – Они здесь уже были?
– Я полагаю, старший инспектор… – он опустил глаза на лежащую на столе визитку, – э-э, Тавернер скоро придет поговорить со мной.
– Где он сейчас?
– Понятия не имею, тетя Эдит. Наверху, наверное.
– У Бренды?
– Я не знаю, правда.
Глядя на Филиппа Леонидиса, невозможно было представить себе, чтобы где-то поблизости от него могло совершиться убийство.
– Магда уже встала?
– Не знаю. Обычно она встает не раньше одиннадцати.
– На нее это похоже, – заметила Эдит де Хевиленд.
Послышался чей-то высокий голос, произносящий слова скороговоркой; он быстро приближался. Очевидно, голос принадлежал миссис Филипп Леонидис. Дверь у меня за спиной распахнулась, и вошла женщина. Не знаю, как ей удалось создать такое впечатление, будто вошли три женщины, а не одна.
Миссис Леонидис курила сигарету в длинном мундштуке и была одета в неглиже из персикового атласа, полы которого она придерживала одной рукой. Волосы тициановского рыжего цвета каскадом ниспадали на спину. Ее лицо почти шокировало наготой, которая свойственна современным женщинам, когда на них совсем нет макияжа. Глаза у нее были голубые и огромные; она быстро говорила хриплым, довольно приятным голосом с очень четкой дикцией.
– Дорогой, я этого не вынесу, просто не вынесу, подумай только о статьях в печати, их пока еще нет в газетах, но, разумеется, они появятся; и я просто не могу решить, что мне надеть на дознание, что-нибудь очень неяркое, только не черное, может быть, темно-лиловое; и у меня не осталось ни одного купона, я потеряла адрес того ужасного человека, который мне их продает, знаешь, тот гараж, где-то возле Шафтсбери-авеню; а если я поеду туда на машине, полицейские проследят за мной, и они могут задать мне очень неприятные вопросы, правда? Я хочу спросить, что можно сказать? Как ты спокоен, Филипп! Как ты можешь быть таким спокойным? Разве ты не понимаешь, что теперь мы можем уехать из этого кошмарного дома? Свобода, свобода!.. О, какая я неблагодарная, наш бедный милый старикан, конечно, мы бы никогда его не бросили, пока он был жив. Он нас действительно обожал, правда, несмотря на то что та женщина наверху старалась нас поссорить. Я совершенно уверена, что если бы мы уехали и оставили его ей, он лишил бы нас всего. Ужасное существо! В конце концов бедному старичку уже перевалило за девяносто, и никакая любовь к семье не могла бы устоять против ужасной женщины, которая была с ним. Знаешь, Филипп, я и правда считаю, что это была бы прекрасная возможность поставить пьесу об Эдит Томпсон. Это убийство сделало бы нам хорошую предварительную рекламу. Бильденштейн сказал, что смог бы заполучить лучших актеров, эта скучная пьеса в стихах о шахтерах вот-вот сойдет со сцены, это чудесная роль, чудесная. Я знаю, говорят, что я должна всегда играть в комедиях, из-за моего носа. Но знаешь, в «Эдит Томпсон» можно увидеть много комичного, мне кажется, автор этого не понял, комедия всегда увеличивает напряжение. Я точно знаю, как бы я это сыграла – заурядная, глупая, притворщица до последней минуты, а потом…
Она выбросила вперед одну руку, сигарета выпала из мундштука на полированную крышку стола Филиппа из красного дерева, оставив на ней ожог. Он невозмутимо взял ее и бросил в корзину для бумаг.
– А потом, – прошептала Магда Леонидис, внезапно широко раскрыв глаза, лицо ее застыло, – просто ужас…
