«Наверное, спала? Разбудил, наверно?» – эмоции встрепенулись и нарисовали в сознании образ полусонной Людочки, ее голое тело, прикрытое простыней, которую она придерживала на груди, чтобы та не соскользнула. Тело, которое вожделело объятий и поцелуев.
– Это я – Макс, – его голос прозвучал так, словно в нем – в этом голосе и заключается само счастье. Что вот – только открой дверь – и оно войдет в тебя, заставит забыть все невзгоды, все заботы и боль одиночества.
– Что тебе надо? – в ее чуть охрипшем тембре прозвучала еще не вполне осознаваемая им, но заронившая неудовольствие странность. «Неужели, так сильно обиделась? Или я настолько пьян, что ничего не соображаю?» – отреагировало поглупевшее до неприличия сознание.
– Мне? – удивился он, еще не понимая того, что ситуация изменилась не в его пользу, – Это же ты хотела… Ты меня звала. Я и пришел.
– Макс! Уходи!
– И что – ты мне даже не откроешь? – чувства, настроившись на радость, не хотели верить в то, что происходит, а потому и не собирались сдаваться. Они воспринимали все как игру, как прелюдию к ожидавшему их восторгу.
– Макс… Я… – сомнение в Людочкиных паузах прозвучало подтверждением правильности мысли.
– Люд, ну хорош кокетничать. Прости уже меня – открывай.
– Макс, я не одна, – наконец, решившись, выдала она, – Иди домой.
Наверное, если бы сейчас он пропустил удар в голову, это было бы меньшим потрясением для него.
– Да? – спросил он, еще не успев до конца адаптироваться к новым условиям, – Быстро как-то ты… – первая мысль – «шандарахнуть кулаком в дверь» – показалась еще глупее, чем то положение, в которое сам себя загнал. И как результат – вслед за неосуществленной агрессией возник смех. «Ну, сучка!» – хмыкнул, завершая этой исполненной оптимизма мыслью свое глупое приключение. И быстро преодолев ступени подъезда, сбежал вниз. Свежий воздух после затхлости обремененного мусоропроводом подъезда окончательно развеял всякую иллюзорность – мгновенно перестроил психику на почти здоровую работу сознания. Максим еще постоял несколько секунд, вдыхая и выдыхая ароматы урбанизированной природы, и зашагал к остановке.
5.
Она проснулась так, как будто вынырнула из глубины. С последним усилием. Будто еще немного и не выдержала бы. Еще чуть-чуть – и все. Резко перевернулась на спину и машинально щелкнула выключателем бра, спасаясь от темноты, олицетворявшей собой нехватку воздуха. Лежала, быстро вдыхая и выдыхая. По мере того, как приходило насыщение крови кислородом, усиливалось неприятное ощущение. Простынь и пододеяльник противно липли к телу. Ужас, пронзивший все существо при просыпании, активизировал мысль. Пришло осознание, что лежала, уткнувшись в подушку лицом. Настя сбросила с себя одеяло и раскинула ноги. Постепенно чувства стали трансформироваться. Наплывавшие образы только что пережитого во сне поменяли отношение к действительности. Уже не так воспринималась липкость постельного белья, которая постепенно улетучивалась вместе с испарявшейся влагой. Дыхание восстановилось, давая возможность крови исполнять свои обязанности в соответствии с ее статусом. Опустив ноги на пол, она села, собираясь встать и отворить полностью половину окна. Но состояние расслабленности не позволило этого сделать. Настя качнулась чуть вперед и застыла.
Свет бра стер массу деталей в образах сновидения, оставив без изменения лишь эмоциональный фон, сопровождавший их – с легким налетом чего-то постыдного. Но, как ни странно, это не вызвало ни раскаяния, ни даже сожаления. Может, только чуть-чуть. Образ человека из сна был размыт. Вместо лица светилось пятно. И сколько ни силилась она вспомнить его через чувства, так и не смогла. Вот от этого, как раз, по мере стараний, и росло ощущение сожаления. А еще – недовольства. Как когда-то в детстве, когда хотела очередную куклу, а ее не покупали, непонятно объясняя – почему. А она так этого желала. И потому злилась. Но не на родителей. На причины, о которых ей говорили, одушевляя их по простоте душевной.
