– На четвертом, – неуверенно произнес розовощекий фельдшер в больших роговых очках.
– Уже на четвертом, коллега. «Уже» придает больше веса. Да нет же, я не имел ввиду твою геркулесовую фигуру, я вообще о солидности. Ну, герой, залазь в кабину, заслужил.
Довольный Сашка, улыбаясь, залез в кабину к водителю их повидавшего виды «рафика» и услышал через открытое окошко салона гудящий бас Бродского:
– Слышишь, Семёныч, а наш доктор Воробьев сегодня в вену попал, – и, помолчав, многозначительно добавил, – с первого раза.
– Неужто с первого? – с уважением в голосе спросил водитель.
– Да ладно Вам, Владимир Владимирович. Вы же сами меня полночи гоняли, чтоб я с закрытыми глазами через свитер в трубку из-под капельницы попадал, пока она в ситечко не превратилась.
– Учти, Саня, – нравоучительно произнес водитель, – тяжело в лечении, легко в гробу, – и, пригладив седой бобрик, обратился к доктору:
– Ну что, командир, возвращаемся на подстанцию? Вроде матюгальник молчит.
– Добро, Петр Семёныч, давай с ветерком.
– Это мы мигом организуем, – радостно согласился шофер, подмигивая фельдшеру.
Настроение у Саши, несмотря на декабрь, было весеннее. Ещё бы: сам «Вэ-Вэ» похвалил. Честно говоря, за те несколько секунд, пока игла не «провалилась» в вену, он стал «мокрым и пупырчатым, как огурец» по шкале оценки состояния сильного волнения, предложенной всеобщим любимцем пятой подстанции Жориком Ковалём, фельдшером 53 бригады.
Колёса «скорой» почти не шуршали по покрытому изморозью асфальту. Желтые пятна фонарей, подобно гигантским листьям, на мгновение прилипали к лобовому стеклу и таяли в темноте… Порывшись в карманах мятого халата, Сашка достал кассету и важно произнес:
– Берёг для такого случая. Фирменная, концерт из Сан-Ремо.
Через секунду из динамиков послышался приятный голос Тото Кутуньо. Сашка радостно и безголосо подпевал знаменитому итальянцу.
– Заткни ему глотку, – вдруг услышал он резкий крик Бродского. Сашкины «ла-ла-ла» внезапными сосульками застыли в горле. Он непослушной рукой нажал на чёрную клавишу. Звук оборвался, а в ушах Сашки ещё звенел крик доктора. Он обернулся. В полумраке салона лицо доктора цветом было почти неотличимо от халата, лишь глаза излучали боль и ненависть.
– Извините, я не хотел вас обидеть, – ошарашенно произнёс Сашка.
Густое липкое молчание расползалось по машине. Через несколько минут как-то сразу выцветший голос Бродского произнес:
– Семёныч, останови «карету» и дай мне твой «Беломор – Кэмел».
– Владимир Владимирович, ты же два года как бросил!
– А сейчас начал, – резко оборвал доктор, а затем обратился к фельдшеру:
– Ну что, коллега, пойдём покурим.
Сашка, совершенно офонаревший от внезапной смены настроения начальства, растерянно крутил головой.
– Иди, иди, – подбодрил его водитель, закуривая папиросу, – видимо, есть мужской разговор. – На, – он протянул Сашке мятую пачку «Беломора».
– Спасибо, – тихо произнес Сашка, – у меня свои. И достал «Мальборо».
– Красиво, – присвистнул Петр Семеныч, – ну иди, командир ждёт, всё же не май месяц…
– Владимир Владимирович… – неуверенно начал Воробьев, вылезая из машины, – я не…
– Да ладно, просто иногда болят старые раны…
– Вы что, воевали в Афгане?
– Эх ты, Рембо, – грустно произнес Бродский, – да разве раны только на войне получают? И в тылу бывает такое…
– Неужели на вызове пером пырнули?
– Во-первых, не пырнули, а «пощекотали» или «поднесли под рёбра»… А во-вторых, урка из тебя, мягко говоря, хреновый, – и он огорченно сплюнул на землю.
