Сквозь тайгу к океану - страница 14

К вечеру Арсений с радостью узнал, что белый офицер не обманул его.

– Ну куда вы на ночь глядя, – запротестовал Рак, когда разведчики засобирались в обратную дорогу. – Хотя особое положение в городе недавно отменили, но патрулей на улице много и контрразведка белых и японцев часто арестовывает подозрительных лиц. Ночуйте в мастерской, лавки найдутся, а поутру, с сенного рынка, с мужиками за город выберетесь.

Сеня согласился с предложением Якова и остался на постой.

Ночью за окнами завывала пурга, зато утро выдалось солнечным, ясным и морозным. Разведчики тепло простились с Яковом Раком и, побродив по городу, пришли на сенной рынок. Торговля шла полным ходом. Несмотря на недавние боевые действия, жизнь здесь била ключом. Мужики из окрестных сел и деревень привезли на рынок продукты и прочие товары. Здесь же в нескольких магазинах и лавках шла бойкая торговля тканями, скобяными изделиями и всякой всячиной, среди которой, впрочем, попадались и промышленные изделия… Было на что посмотреть. Мясо домашних животных: говядина, свинина, баранина – соседствовало с дарами тайги, среди которых была даже медвежатина. Туши изюбров и диких кабанов, не говоря уже о зайцах и козах, все это, по недорогой цене, не позволяло местному народу схуднуть с лица. Какие-то таежники привезли на розвальнях здоровенного тигра. Задние лапы и хвост царя тайги волочились по насту. Шкуру содрали тут же, а мясо, кости и внутренности с радостью выкупили китайцы. Они считают их целебными и используют в своей медицине.

Отменный картофель, вязанки лука и чеснока, а рядом бочки с соленьями, хрустящие огурчики, корейская капуста с перцем, которую русские называют «чимча», сало и копчености, все это наполняло воздух аппетитными ароматами. Русская, украинская, татарская речь чередовалась с корейской и китайской. Тут похаживали степенные буряты, несколько орочонов и тазов привезли рыбу и шкурки соболей да белок, скромно сидели возле своих нарт. Нынче скупщики не рисковали выезжать в неспокойную тайгу на фактории, и лесные жители приехали в пугающий их город сами. Над торжищем плыл гомон, где-то пиликала гармошка и тренькала балалайка. Повсюду шмыгали любопытные мальчишки, с независимым видом шастали воры, а то и просто зеваки.

Китаец-кукольник, соорудив у стены лабаза ширму из бамбука и легкой ткани, давал нехитрое представление. На руках у него были куклы, изображавшие мужчину китайца и куню – девушку. Китаец-артист притопывал ногой, на колене у него были привязаны две медные тарелки, а на щиколотках звенели колокольчики. Кукла-девушка хныкала гортанным голосом бродячего актера. Он же исполнял и партию мужчины. Сюжет был незатейлив.

– Шиндар мындар, шиндар мындар! – кричал базарный балаганщик. – Твоя смотри, моя показывай. Ехал купеза, шипко молодеза! – Он выпятил живот у купца, показывая, какой тот толстый и богатый.

– О! О! О! О! – орал китаец. – Чего тибе, барысня, пулачит?

– Моя пулачит, потому, чито моя мужика помирай.

– О! О! О! Мужика помирай, тебе другой поискай!

– А! А! А! – заливалась куня. – Никто миня не люби!

– О! О! О! Моя тибя шибко полюби. Давай женисса!

– Твоя никрасивай! – куня давала деревянную затрещину кукле-жениху.

Зрители хохотали.

– О! О! О! – надрывался актер. – Моя шибко никрасивай, зато у моя чена помана[2].

– Тогда моя тебя шибко полюби – давай жинисса!

– Давай, куня, целовасса! – И куклы, стукаясь деревянными головками, целовались, вызывая смех и посвист зрителей. В маленькую корзинку у ширмы летели монетки.