Физа вместе с девочками проводила на ферме большую часть года и редко бывала дома. Но этой осенью старшая девочка должна была пойти в первый класс, и Физа нуждалась в ком-то, кто жил бы в избе и заботился о ней. Она обратилась к маме и предложила перебраться в ее избу.
В избе Физы не было горницы, только одна комната, довольно просторная. Огромное преимущество – мы были там одни с маленькой девочкой по имени Люба. Фактически мы были там хозяевами, за исключением дней, когда Физа приезжала с фермы. Она привозила продукты для Любы, в основном молочные, иногда давала и нам литр замороженного молока. Затем она брала на колхозной конюшне лошадь и ехала в лес за дровами. Эта женщина не знала, что такое усталость, мы никогда не видели ее отдыхающей. Кроме привозки дров, у нее всегда были другие дела в поселке, дома она почти никогда не сидела. Для нас это было огромным облегчением после тесноты и суматохи, царившей в избе Дороховых. Физа даже предложила нам весной посадить картошку на части ее огорода – на задах, возле леса. У нее был большой огород, часть его она не использовала.
Главным недостатком было значительное расстояние от колодца. Изба находилась на околице поселка. Не то чтобы это было очень далеко от центра, но для нас, голодных и слабых, километр был большим расстоянием. Жители околицы брали воду не из колодца в центре, а из речки. Это тоже не очень близко, надо было пересечь огород и полоску леса. Я была уже большая девочка десяти с половиной лет и могла носить воду на коромысле. На речку за водой я ходила дважды в день. Четыре ведра воды на четверых, если считать Иосифа и Любу – это очень мало, но ходить на речку больше двух раз мне было тяжело. Экономя воду, мы не могли улучшить коренным образом свою личную гигиену. Чистота требует воды, много воды, а кто в силах притащить ее?
Другой недостаток, с которым мы столкнулись зимой: неисправность в дымоходе плиты. Можно было топить плиту, не открывая вьюшку – воздух свободно проходил. Поэтому тепло в избе не держалось, по утрам температура падала ниже нуля.
Зима 1942-43 года была очень тяжелой – возможно, самой тяжелой за время войны. У нас оставалось очень мало вещей для продажи; запас картошки, который мы сумели создать осенью, был слишком мал, чтобы дотянуть до лета даже при строжайшем режиме экономии. Две картофелины на чугунок супа – такова была норма. Мы добавляли немного квашеной капусты – из того количества, которое мама получила от колхоза в качестве «расчета» за работу летом. Называть это варево супом можно было только при богатом воображении.
Если не считать эти повседневные трудности, наша жизнь в избе Физы проходила без особых происшествий. Мне запомнилась только одна ночь, когда я видела маму в страхе и в слезах.
Накануне вечером Физа неожиданно приехала с фермы. Обычно она приезжала по утрам. На сей раз она была не такой деятельной и энергичной, как всегда. Желтоватая бледность покрывала ее лицо. Обе девочки были на ферме.
Физа села рядом с мамой и о чем-то долго перешептывалась с ней. Мама возражала, плакала и твердила: «Не могу, не могу! Я боюсь!»
Наступила ночь, я уже была в кровати, но мама не легла, как обычно. Она привязала к изголовью кровати кусок ткани, чтобы мне не видно было, что делается в комнате, велела мне повернуться лицом к стене, спать и не подглядывать.
Понятно, что уснуть я не могла. Я не подглядывала, но слышала все. Насколько мне удалось понять из перешептывания женщин, Физа была беременна и готовилась сделать что-то, чтобы выйти из этого состояния. Я уже знала, что это называется «аборт» (в деревне дети рано узнают такие вещи). Она требовала, чтобы мама помогла ей.
