Слабые люди - страница 31

Раздался щелчок и экран телевизора погас. Камера развернулась к О.Н., кормившего из пипетки котенка.

"Даже бесчеловечные способны проявлять человечность. Даже после всего, что натворили. Правда?"– жуткий, немигающий взгляд.

–щелк-

____

Запись 000047 повреждена.

____

Запись 000048. 09.11.2024. 23:12

В кадре было лицо О.Н. и расположенный перед ним аквариум. Он был пуст. Свет лампы освещал его бледное лицо снизу.

"Эта маленькая стеклянная штуковина не вылезает у меня из головы. Казалось бы– обычный аквариум, абсолютно пустой. Ничего не стоит, никакого следа в душе. Но что-то все-же было!"

Шепот О.Н. скрипел в динамике.

"Я долго думал над этим. Погружение в мысли было настолько глубоким, что я пролежал, не вставая три дня с постели. Ничто, кроме скоротечных и бессвязных снов, не мешало мне блуждать по пустынным галереям моего разума, чьи стеллажи изредка украшали (иначе этого не сказать, так как, по большей части, они были пусты) книги в твердом запыленном переплете без каких-либо намеков на автора и даже названия. И я наткнулся на одну тонкую книжонку, тут же заграбастав в свои руки. Когда я ее открыл, моему взору предстала пустая страница. Лишь малюсенький глаз укоризненно смотрел на меня, подозрительно похожий на мой же. Следующая страница представляла собой детский рисунок– что-то, по всей видимости представляющее собой черепаху, сидящую в аквариуме, тревожно поглядывающую в сторону странного, даже уродливого, лица. И детский, крупными буквами, почерк довершал творение ребенка. Вот что я прочитал: "Мне семь лет, ура! Совсем скоро я иду учиться в школу, где заведу новых друзей и полюблю девочку, буду учиться на одни пятерки и слушаться старших!" Кто этот дурак? Что за абсурдно-убогая мысль? Дети не должны так думать, ведь они же как никто другой могут чувствовать ложь, потому как их мысли ничто иное, как клубок сплошного вранья и уверток, разве нет? И чем дальше я читал, тем больше убеждался– автор этой поразительной в своей бредовости макулатуры ненормален! Ненормален! Столько радости из-за какой-то мимо пролетевшей бабочки… Тьфу, что за ересь? Откуда это в моей голове?! И тут голос мне ответил: "Это твое, Олег!". Я не согласен, не помню такого! Не помню, чтоб я когда-либо радовался по утрам, да и вообще хоть чему-то. Эта писанина у меня в руках… тут столько слов "поразительно, невероятно, великолепно, экстраординарно, вдохновляюще, прекрасно!" и других не менее лестных фраз. Я стал листать страницы дальше. Я увидел, насколько рано я превратился из веселого мальчугана в бестолкового чурбана, видел этот процесс своими глазами. И вспомнил… кое-кого. Одного забитого мальчишку из дома напротив. В его квартире всегда горел свет, а вопли его мамашки разносились по всей округе, выводили из себя. Я думал, что она это делает специально, будто ей нравится звук собственного голоса, и частенько кидал камешки, особо прицеливаясь в окно того мальчика. Мне тогда было уже десять. Мы познакомились на игровой площадке, там же все время и играли. Так мы оба полюбили шахматы, которые я по его просьбе в один прекрасный день принес туда. Тогда же привлекли внимание толпы ребят, игравших в футбол, заставив их напряженно смотреть за партиями в течении часа. Он побеждал, я давил обиду за то, что мне не поддавались. Потом вопль его неуравновешенной матери разносился по всей улице и он, сверкая своими пятками, улепетывал домой, обычно выходя на следующий день, но однажды неделю его не было видно, пока он не появился снова: на лице красовались здоровенные фонари, а два пальца правой руки были сломаны. Я рассказал об этом родителям, но меня отослали прочь, сказав не лезть не в свое дело. Тогда я начал рассказывать об этом всем подряд. То еще зрелище: "Исвините, помогите пожалста! Моего друга мама бьет сильно!" А в ответ: "Сынок, отстань со своими дурацкими шутками, иди лучше родителям помоги!". Никто не захотел не то, чтобы помочь, но и просто выслушать. Тогда я позвонил в полицию. У меня узнали адрес и номер квартиры, сказали, что разберутся. Наверно сработало, потому что после этого синяки и ссадины на моем друге детства больше не появлялись. Он был мне очень благодарен. Как выяснилось, я стал его первым другом, а также тем, кто попытался ему хоть как-то помочь. Мы проводили все свободное время на улице, то играя в шахматы, то гоняя мяч с остальной детворой. Стоп… поправка… Играл в мяч я, а он в это время сидел один одинешенек рядом с незаконченной партией, терпеливо дожидаясь, когда я набегаюсь и вернусь к нему. Он был очень застенчив и его многие ребята не любили. Частенько я слышал их перешептывания в стиле: "А давай, мол, шнурки ему подожжем и заснимем на видео?" Тогда жутко за него испугался и, стащив из дома отцовский нож, начал им угрожать. Разбирательства между родителями, мой синий от ремня зад и куча других неприятностей вроде попыток отвезти к детскому психологу. Тогда я для себя уяснил, что если ты вступишься за кого-то, то тебя накажут. Типично детский анализ собственных действий, исходивший из последствий. Ограниченный, бессмысленный, беспощадный. После того случая ребята узнали о моем наказании и осмелели. Они начали задирать моего нового друга, а я не мог ничего сделать из-за страха быть наказанным. Я просто смотрел на то, как его унижали и ничего не делал! Было очень паршиво! Чертовски паршиво! После окончания очередных издевок я приглашал его домой и обрабатывал царапины и ссадины, тем самым пытаясь вымолить у него прощение. Когда все слезы засыхали, когда дыхание переставало быть прерывистым, когда обида утихала под мои извинения, мы жали друг другу руки и я старался его развеселить, так же усиленно не допуская мысли, что надо было делать все правильно, а не так, как было сказано взрослыми. А так мои скромные навыки по лекарству вроде бы позволяли сгладить острые углы во время разговора. По крайней мере от его обиды и следа не оставалось. Хоть я и был паршивым другом, он все же начал мне доверять и как-то пригласил к себе. Дома у него был полнейший срач, иначе и не сказать: куча нестиранного белья, сваленная по углам, соляные разводы на стенах и пятна на голом полу, периодически попадались осколки от бутылок и тарелок, кое-как прикрытые валявшейся там же одеждой. Он жил в однокомнатной квартире, так что своего уголка у него не было. Он спал с матерью в одной постели, на страшном раздолбанном диване, который собрать можно было только вдвоем. Окно на кухне частично разбито (нет, не из-за меня) и проемы были заклеены пенопластными пластинами. В квартире было очень холодно. Спасал только старенький обогреватель советского образца с накаленными докрасна лампами. Но больше всего мне запомнился аквариум с черепашкой-триониксом. Она была примерно пятнадцать сантиметров в длину и чуть меньше в ширину, почти что круглая. Серый панцирь, чуть более темные лапки, вечно выставленные в упор к стеклам, грустные оранжевые глазки. Жила она в аквариуме размером двадцать на сорок. Очень тесно. Узнав, что ей уже двадцать лет, я живо представил себе эти двадцать лет в такой тесноте и однообразии. Мне стало очень плохо и жаль ее. Напрочь забыв о друге, я стал за ней наблюдать, пытаясь выйти на контакт. Казалось, что черепаха не сводила с меня взгляд! Периодически высовывала хоботок над поверхностью воды, она застывала на три секунды и сразу же втягивала под воду. Потом предприняла несколько попыток приподняться, опираясь лапами в угол аквариума, но тщетно. Мне стало ее жаль и я медленно протянул руку, чтобы вытащить. Черепашка шуганулась, втянула голову. Решив ее погладить и показать, что я не сделаю ей больно, я провел указательным пальцем по ее панцирю и она тут же забарахталась, словно пытаясь уйти из-под него, сбежать. Держу пари– если бы у нее были человеческие голос и речь, она вопила только одно: "Пожалуйста, умоляю, не трогай меня!". Едва я это увидел, меня как молотом по голове огрело. Она дрыгалась точь-в-точь, как ее хозяин– мой незадачливый друг. Так же пыталась съежиться, так же дрыгала задними лапами, так же прикрывалась передними, втянув голову в панцирь заместо плеч. Было очень больно на это смотреть, потому я взял ее на руки и попытался успокоить, как успокаивал до этого самого мальчика, но… Бесполезно. На ощупь ее панцирь был мягок и холоден, точно резина. Не особо спрессованная такая резина. Подержав съежившуюся бедняжку минут пять, я положил ее обратно в аквариум, где она и забилась в угол, больше не шевелясь. Как и мой друг в конце каждого сеанса избиений, пока я не поднимал его на ноги. Вот, прямо сейчас перед глазами– он съеживается под подзатыльниками, затем сворачивается в комок под легкие пинки. Он– отражение своей черепашки, но без защиты, ибо у него ее попросту нет. Потому что никто его не защищал, даже я, который должен был стать ему настоящим другом, а стал… так… наблюдающей со стороны мразью. После этого дня я к нему более не заходил, но мы прообщались с ним до конца лета, по окончании которого что-то просто оборвалось и произошла типичная такая детская ссора, после чего нас разделили школьные будни разных школ. Спустя несколько лет он то ли сорвался, то ли сошел с ума и убил всех учеников своего класса поодиночке. Его поймали на месте преступления, когда он бил своего последнего обидчика головой об пол. Я слышал, что он до сих пор находится в психушке. Все еще бедный, забитый, несчастный мальчишка, которому я отказался помочь, оставив таким же одиноким, как и его черепашка."