Когда мальчик в возрасте четырнадцати лет впервые ответил на отцовский удар, тот был ни много ни мало шокирован. Тогда он принялся за воспитание сына уже как мужчины. У него были советы на все случаи для подростка такого интересного возраста. Он не учил сына терпеть обиды, но учил его отвечать адекватно. Он учил его контактировать со сверстниками и отчасти это удалось. Он учил его контактировать с взрослыми и взрослые были удивлены. Еще в детстве заметив любовь сына к рисованию, предложил ему пойти в художественную школу, но встретил категоричный отказ. Тогда отец просто купил карандаши и альбомы и сказал сыну: "Делай с этим, что хочешь." Ему нравилось смотреть, как сын нависает над листом бумаги и старательно вырисовывает что-то и как периодически недовольно дергает головой, допустив ошибочный штрих. Когда сын с восторгом показывал ему свои каракули, отец изображал радость, выхватывал рисунок и вешал его на стену. Вскоре вся стена была в рисунках. Его сын не был новым Пикассо, Дали или Рембрандтом, но его художества приходились ему по вкусу. Мужчина разглядывал их, засыпая перед очередным рабочим днем и образы, начерканные подростковой рукой, повторяющей образы живого юношеского воображения, оживали в его снах. Но однажды он посмотрел на стену и не обнаружил ни одного рисунка. На вопрос отца о рисунках в ответ последовал длинный гневный монолог, полный разочарования в себе, как художнике. Филипп сложил рисунки в стопку и отложил в ящик. А затем и вовсе сжег где-то в лесу. Незаметный поворот привел к началу его пути разочарования во всем, чего касался взгляд. С грустью во взгляде отец был вынужден наблюдать, как его сын рос, а его душа черствела.
Филипп смотрел на жизнь отца и видел тот самый поворот, который привел его отца к нынешним дням и которого он сам так боялся. Испытывая страх и нежелание прожить ее так же, невольно застыл на одном месте, подобно статуе. Став чрезвычайно замкнутым человеком, больше не вел ни с кем общения, сжимаясь при мысли, что мимолетная привязанность может сломать его жизнь. Со временем его замкнутость и скрытость привела к ожидаемому результату– он стал невидимкой для всех, кроме отца. Если одноклассники, учителя и просто окружающие люди словно не видели Фила в упор, давая ему так важную для него защиту от эмоций, то взгляд жестких глаз отца непрерывно сверлил его в затылок, не позволив забыть, что все еще есть тот, кого будет не так-то легко оставить позади. Очень часто Филипп представлял, как сбежит из дома и отправится куда глаза глядят. Мечтая о той свободе человека, которого ничто не волнует, он невольно улыбался, предвкушая будущего себя в этой роли. Он знал, что рано или поздно разорвет узы и уйдет в закат, как должно быть. Но что будет с отцом, что произойдет после того, как квартира опустеет и воцарится кромешная тишина? Именно эта мысль возвращала юношу в состояние печали, ведь Филипп знал, что для отца он– смысл жизни, единственный, ради кого стоило жить. И отобрать это у отца было бы нечестно, бесчеловечно.
"Так как тогда быть? Я не могу вечно оставаться рядом лишь потому, что ему так будет легче! Я хочу уйти отсюда и поскорее! Я хочу чувствовать, что не провожу эти дни напрасно, а именно так они у меня и проходят, хотя жизнь еще даже не началась. Рано или поздно, но я оставлю тебя, отец."
И чувство вины, схватив за руки жалость, словно кислота разъедала грудь Фила.
