Лишь небольшой отряд, посланный Святославом вперед себя за подмогой в Киев, избежал гибели. Предводительствовали им прославленный воевода Свенельд, служивший еще при Олеге Вещем, и богатырь Дружина Всеславич, израненный у стен Царьграда. Оба они продолжили свою верную службу киевскому князю Ярополку Святославичу. Ему же, а в дальнейшем князю Владимиру, младшему сыну Святослава, служил и Первуша, сын Дружинин.
Первуша через год после освобождения Киева женился на принявшей крещение Добромиле. Тяжело было им, как и другим христианам, пережить время гонений греческой веры, наступившее при внуках благоверной Ольги. Но оное сменилось подлинным торжеством христианства. Младший внук Ольги и племянник славного богатыря Добрыни Никитича, Владимир, бывший ярым язычником, подобно преобразившемуся в Павла Савлу, получив дивное исцеление от слепоты, признал истинного Бога. То, чего не успела совершить его бабка, суждено было исполнить ему. Взяв в жены византийскую царевну Анну, Владимир, приняв в крещении имя Василий, стал крестителем всей Русской земли и обратил ко Христу весь свой народ. Так исполнилось начертанное на кресте богомудрой Ольги пророчество: «Обновися Русская земля Святым Крестом, его же приняла Ольга, благоверная княгиня»!
Залесская повесть
(Воевода Ян Вышатич)
Янбед и париндяит прикатили в деревню поутру, и, едва завидев их повозку у околицы, быстроногая Санда помчалась в избу:
– Мамка! Мамка! Приехали!
Отец с братьями еще накануне уехали к Переяславлю. Одолела немощь братца Кураша, и повез его родитель к Трубеж-камню, прикосновение к которому, как сказывали, исцеляло больных. Мужчины всегда покидали деревню, когда приезжали в них сборщики жертвенных даров для праздника Велен-моляна, а женщины старательно готовились к их встрече. Накануне мать, как всегда, сшила четыре холщовых мешка с длинными тесемками. В первый насыпали муку, во второй положили бурачок с маслом, в третий – с медом, а в четвертый – несколько гривен. Мешки стояли теперь в ожидании сборщиков на застеленном чистом рядном столе. Заслышав, что сборщики уже прибыли, мать зажгла штатол на шестке печи и сбросила с себя рубаху, оставшись в одной лишь юбке. То же сделала и тетка. Обе женщины стали у стола, спиной к двери. Санда с двоюродными сестрицами стали рядом, но – как и полагалось девицам – не снимая с себя одежды.
– Чам-Пас, Назаром-Пас, Кардас-сярко-oзаис, помилуй Васяй Шугаря, помилуй Машкась Яндру! – раздался скрипучий голос позади.
Санде очень хотелось обернуться, но это было строжайше запрещено, и она стояла потупясь, искоса поглядывая на сестер, еще вовсе по малолетству не разумевших происходившего.
Мать закинула за спину первый мешок и попятилась, не оборачиваясь к двери. Там янбед пять раз кольнул ее священным ножом, а затем перерезал тесьму, так, что мешок упал в парку, подставленную париндяитом. Так ходила мать четыре раза, а вслед за нею – тетка. И ничего-то не видела Санда! Только слышала скрипучее бормотание янбеда и оханья тетки, когда касался ее нежного тела острый нож сборщика…
Но, вот, пропелись последние молитвы, раздались шаги уже на крыльце… Можно обернуться! Да только простыл и след волхвов, унесли они дары и в другой дом отправились. Год урожайный выдался, а, значит, много соберут они в этот раз к празднику! Мать и тетка проворно облачились в рубашки, сожгли оставшиеся от мешков тесьмы и засуетились по хозяйству. Санда же, радуясь, что обряд завершился так скоро, не дожидаясь, покуда найдется для нее работа, стрелой помчалась в лес.
