Сохранился студенческий билет Леонида Казакевича – слушателя сельскохозяйственного факультета Киевского политехнического института имени императора Александра. На билете надпись: «Изображенный на припечатанной к этому фотографической карточке есть потомственный почетный гражданин православного вероисповедания Л. И. Казакевич». Сам же «почетный гражданин», словно подтверждая буквальный смысл общепринятого штампа, всю жизнь с рыцарской безупречностью служил святой идее – познанию природы. Именно она, Природа, сотворившая нас, считал он, и есть тот единственный источник радости и вдохновения, ради которого стоит жить. В эту, казалось бы, простую формулу укладывалась практически вся жизнь Казакевича – человека и ученого.
Судьбе было угодно, чтобы его исследовательская деятельность началась в разгар революционных бурь, накануне провозглашения советской власти. Но политические коллизии не увлекали молодого ученого, когда в 1916 году он, выпускник-биолог, уехал в Саратов и был направлен на Краснокутскую опытную сельскохозяйственную станцию. Здесь, в группе научных сотрудников, руководимой профессором В. С. Богданом, юный Казакевич занимался исследованием флоры засушливых районов. Одно из ярких воспоминаний той поры – приезд на станцию Н. И. Вавилова. «Прихожу как-то утром в кабинет Богдана, – вспоминал Леонид Игнатьевич, – а на столе записка от профессора о том, что он захворал и встречать Вавилова со студентами придется мне. Я взволновался: смогу ли, ведь не кто-нибудь, а сам Вавилов! Однако экскурсию провел нормально». Тогда и состоялось их знакомство, перешедшее впоследствии в искреннюю человеческую симпатию и творческое единомыслие настоящих ученых.
Более тридцати лет связывали Казакевича с Саратовом, с областной опытной станцией, преобразованной потом в НИИ сельского хозяйства юго-востока. Лаборант, затем заведующий лабораторией новых культур и сорных растений. Независимо от должности, много лет он начинал свой день на рассвете, с обхода опытных делянок.
В кепке или шляпе, светлой сорочке, с неизменной сумкой через плечо, лупой, блокнотом и карандашом, он забывал обо всем, общаясь лишь со своими растениями. Это были его ближайшие родственники и друзья. Рассматривая крохотный росточек, он разговаривал то ли с ним, то ли с самим собой, ахал от удивления или, наоборот, сокрушался, делал записи, сравнивал.
В этот период жизни, в двадцатые годы, появляются в печати первые научные работы Л. И. Казакевича: «Дикорастущие лекарственные растения юго-востока», «Корневые системы растений Нижнего Поволжья», «Карлики Нижнего Поволжья»… Перечень, разумеется, далеко не полный, но и он намекает на обозначившуюся уже тогда удивительную разносторонность ученого. Кстати, и это обстоятельство, помимо прочего, весьма роднило Казакевича с тем же Н. И. Вавиловым, у которого к началу тридцатых годов уже было несколько томов «Трудов по прикладной ботанике» – описание мировой коллекции диких и культурных видов. Развивалось и приобретало мировую известность любимое детище Вавилова, Всесоюзный институт растениеводства – научный центр с разветвленной сетью опытных станций, выросший из скромного отдела по прикладной ботанике.
Впрочем, вопреки убеждению Вавилова и его соратников о «ботанике вне политики», на небосклоне отечественной сельскохозяйственной науки как раз в это время появляется новое имя. В 1929 году вдруг приобрели широкую известность опыты с озимой пшеницей никому не известного Т. Д. Лысенко. Он объявил себя автором нового агроприема предпосевной обработки семян, который был назван яровизацией пшеницы и в первые один-два сезона действительно давал впечатляющие результаты.
