Азиат. Подслеповатый на вид, как они все, глаза почти совсем не видны, только ресницы. Взгляд чувствуешь, но не видишь, не удается поймать, как нужную мысль в трудной ситуации, если заранее не готов. Азиат немного заискивающе улыбается, при этом мяукает нечто свое, совершенно невнятное. Странно, если сам себя понимает.
«Неужели в самом деле рассчитывает, что в Москве вот так запросто, в первом, или – неважно – десятом, двадцатом встречном обнаружится знаток его редкого, диковинного на слух языка? – удивляется про себя Антон Германович и тут же досадует, сказывается настроение: – Здесь за грамотной русской речью побегать придется, ноги до коленей сотрешь! Да и какая она теперь считается грамотной? «Типа» грамотной?»
При всем охоте и старании уловить, в чем нуждается гость столицы, Антон Германович вынужденно пасует. В конце концов никто туристу не обещал, что будет легко. Или именно это ему и обещали? Тогда он, можно сказать, свой парень в доску, только язык пока не дается, но таких – половина Москвы, а то и больше уже.
Интуиция подсказывает Антону Германовичу, что, скорее всего, у него выспрашивают дорогу. Стоит заметить, что с таким же успехом азиата могут интересовать:
– Московское время;
– Прогноз погоды на день вылета черт знает куда;
– Виды на урожай и цены на изделия из него;
– Причины отсутствия на прилавках хороших грузинских вин;
– Наличие в стране иных достойных доверия и власти граждан, кроме уроженцев и выходцев из Северной Пальмиры, наградившей нас вечным триппером революций;
–. И какого хрена Газпром, Следственный Комитет и министр спорта рекламируют себя по центральному телевидению?
Если бы Антон Германович допустил такую возможность, то ответил бы взвешенно, лаконично, без запинки, по пунктам, как учили, как теперь учит сам: «Поздно уже. Дождь. Как всегда. Мудаки. Пока нет. Да и х. с ними». Вместо этого он вежливо улыбается, безотчетно щурится, почти так же как сам азиат – расположенность к мимикрии уже не изжить… Странно, обычно его раздражает, если вклиниваются в размышления, прерывают ход мысли, пусть и думает о ерунде, неважно, да и к азиатам он как-то не очень. Чувствует, наверное, ответственность москвича, хоть и номинальный, как я за него однажды уже решил.
Антон Германович пожимает плечами:
– Не понимаю.
Для таких жестов толмач не нужен.
«Кенгуру», – тут же мысленно, неизвестно зачем, без каких-либо внешних причин вроде бы переводит он сам себя, будто кто подтолкнул, на неведомый и сомнительный, что до письменности, язык.
По-моему, слово «кенгуру» выдумал капитан Джеймс Кук на пару с безымянным аборигеном через несколько дней после того, как в конце апреля 1770 года неповоротливый и тяжелый корабль «Индевор» впервые бросил якорь у берегов Австралии. Есть история, будто Кук, тыча в кенгуру пальцем и допытываясь у аборигена – «Как называется?», услышал в ответ «Кенгуру!» и принял слово за название неизвестного доселе зверя. На самом же деле абориген якобы талдычил ему «Не понимаю я.» Очень симпатично. Для Антона Германовича кенгуру всю жизнь – синоним непонимания, с тех пор, как однажды, давным-давно, он услышал эту историю. Ни одну другую версию на веру не принимает. Боюсь, что и книжки в этом деле окажутся бесполезными, даже если очень умными будут книжки. Те, в которых яйцеголовые лингвисты утверждают, что «кенгуру», ну или почти так, – в самом деле, название животного на кууку-йимитирском языке австралийских аборигенов, услышанном все тем же Куком. Сухо, неаппетитно, скучно, одним словом. Так что я целиком и полностью на стороне Кирсанова, даже если это приверженность историческим анекдотам. Пусть.
