– Даже не сомневайся! – утвердительно кивает он недоумевающему азиату. – Зоопарк тут всегда есть. В любое время года. Всегда с нами. Вот так-то.
Антона Германовича подмывает дослать вдогонку «сынок», но, во- первых, «сынок» может оказаться, на поверку, на пару лет старше «папаши», а во вторых, это обращение мало перекликается с возрастом, потому и не повод употреблять его где и с кем ни попадя, не ровен час выйдет косо. И в третьих: столько лет жесткой выучки.
– Спа-си-бо! Зоо нам ноу, – вежливо кивает надоеда.
– А мы, уж поверь, брат, только о нем и мечтали, – отвечает Антон Германович.
– Спа-си-бо! – еще раз, теперь с легким поклоном и улыбаясь дежурнорастерянно, благодарит неуемный азиат. За то, наверное, благодарит, что мы свои чаяния сохранили исключительно для себя, с миром не поделились.
Заблуждается гость столицы. Еще как поделились! Теперь все ранее «осчастливленные» общим зоопарком, живут по-соседски порознь, пытаются разобраться – «кто в ответе?» и «кто заплатит?», ищут, дабы отделить «неудобоваримое», как Антошка Кирсанов в сопливом детстве. А оно не дается, крепко засело. Да что там засело – вросло, как запущенный ноготь, без хирургии, похоже, не сладить.
Говорит азиат коряво и притом несколько нараспев, волнуется, слова старается правильно произносить, по слогам. Так еще умудриться надо, но выходит вполне себе ничего, Антон Германович все понимает.
«Спасибо» звучит, как «Спаси бог», что особенно мило.
– И тебя, – добродушно ответствует Антон Германович, больше себе под нос, улыбаясь, тем более что они уже разминулись.
«Твой бог, – добавляет через короткую паузу, – вряд ли христианин».
Ему кажется, это уместно, не резон своего господа отвлекать на каких- то там чужаков. По оценке Антона Германовича, тот и с опекой своих не очень справляется, на троечку, даже бывает – с минусом. Сачкует или времени не хватает? Нет ответа, но что-то не так, и сейчас Антон Германович чувствует это как нельзя остро, потому что справа от него Кремль – Мекка нынешних швондеров, уплотнивших преображенских и иже с ними не в отдельно взятой квартире, а в масштабах огромной страны.
«Не со всех сусеков еще взяты соскобы. Если к вам до сих пор еще не притулился Шариков, не спешите торжествовать, выжидайте, соблюдая спокойствие и номер в очереди, повинуясь проповедям с экранов, пока подтягиваются резервисты. Среди них и найдется ваш «суженый». А они подтянутся. Не сомневайтесь. Непременно подтянутся, потому что «Сапсан» никогда всерьез не задерживается, собака, если так можно о птице.» – вспоминает Антон Германович, возможно и не дословно, вычитанное тайком в дневнике жены, и легкость, привнесенная в его жизнь понятливым- непонятливым азиатом, мгновенно уходит.
Эту страницу он аккуратненько удалил, измельчил в лапшу и спустил в унитаз. Без эмоций, без обид, без угрызений совести – тоже, даже без внутренних воплей: «Вот же дура! Под монастырь подведет!» Потом вернулся к столу, записал текст по памяти карандашом и убрал в сейф, сложив самолетиком. Зачем самолетиком?
«Не может быть, чтобы за целый месяц ничего не заметила, – беспокоится в который раз. – Но, поди ж ты, виду не подает! Ждет, наверное, что сам заговорю. А о чем тут говорить? Правильно все. Только писать не надо. И на виду оставлять тоже. А если говоришь, то думать – с кем и при ком. Курица.»
Самому ему редко бывает страшно, больше за близких опасается.
