– А ну, вставай, вставай скорее. Пошли домой, бабушке добычей похвалиться надо. И обмыть это дело. Уж, за такую удачу она непременно чекушку выставить должна. Видишь, какая охотница в доме подросла. Мне, старому, на смену. Хоть ты да унаследовала родовую меткость. Отец твой так и не научился путью стрелять, не дано ему, знать. А ты, вот, не подвела. Ай да внученька! Ай да охотница!– С этими словами дед подхватил ястреба и брошенный Ольгой карабин и заторопился к дому, увлекая за собой все еще всхлипывающую внучку. – Гордиться такой меткостью надо и радоваться первой добыче, а ты, глупая, слезы льешь. Вся жизнь, она такая. Всегда есть охотник и добыча. Ты ж не для баловства его подстрелила, утят защищала. Они же сами за себя не постоят. Вот, для куража убивать не смей, и маток беременных да с детенышами малыми бить не моги. А так можно и нужно. Ты же мясо ешь? И от колбасы не отказываешься. А оно, мясо, тоже когда-то живым по земле ходило. И селедка рыбою плавала. И шапка твоя зимняя по лесу бегала. Ты же голой и голодной не ходишь? По необходимости можно убивать, для еды или на одежду, или, когда для защиты это нужно, как, вот, сегодня. Не себя, так утяток оборонила. Да, вот, на войне еще можно убивать и нужно. Если враг. Но это тебе ни к чему. Войны сейчас нет, да и девкам на ней делать нечего. Ты, вот, лучше зимой на каникулы приезжай. Я тебя научу следы читать. Лису с Вилюем погоняем али зайчишек. Куропаток бить будем. Приезжай. Всему тебя научу, что знаю. А то ослепну скоро совсем.
В то лето Ольга вернулась из деревни и не узнала своей подруги и молочной сестры. Аминат за эти три месяца заметно округлилась и стала выглядеть как настоящая девушка. Юная чеченка выглядела хрупкой, пропорционально сложенной, изящной статуэткой. А Ольга как была высоким, тощим, длинноногим нескладным подростком, так и осталась. Разве что серые глаза можно было считать привлекательными. Она не раз уже стояла у зеркала и, прищипнув пальцами свитерок на все плоской еще груди, тщетно оттягивала его вперед, представляя, как она хорошо будет выглядеть, когда у нее, так же как у подруги, нальется грудь и все остальное. Только это все никак не наступало.
Мать подарила Аминат изумительной красоты большой шелковый платок с кисточками, вышитый по нежно-бирюзовому фону серебряными нитями. Ни у кого в классе такого платка и в помине не было. И одноклассницы тайно завидовали Аминат, когда, расстелив его на парте, дружно любовались тонким цветочным узором по краю. В таком не зазорно пройтись по улице. Но в действительности дело было в другом. Правоверной мусульманской девушке, а Аминат уже достигла девичества, появляться на улице с непокрытой головой было просто неприлично. Бабушка Зухра, недовольно ворча, разрешала внучке в школе обходиться без головного убора. При помощи этого же платка выяснили, что, если повязать его Ибрагиму, то он, имея весьма миловидные черты лица, вполне бы мог сойти за девушку, румяную и круглолицую. Он, естественно, разъярился и гонял потом Аминат с Ольгой вокруг дома не меньше получаса, возмущаясь, что его опозорили, сравнив с женщиной. Он – мужчина!
Еле удалось успокоить его, убедив, что никто не сомневается в его мужественности.
В эту осень в классе тщательно рассматривали еще и Ольгин медальон. И тогда же, кто-то очень острый на язык накрепко прилепил ей новое прозвище
