– Степан Семенович.
– …а у этого Степан Семеныча есть сын?
– Да он и сам еще ничего, – иронично отозвался Астахов-старший, остро сверкнув холодными светло-серыми глазами и поведя подбородком. – А сын у него есть. Зовут Николя, по-нашему – Николай.
– И симпатичный? – в тон Астахову насмешливо осведомилась Настя.
– Да ничего. Ростом под два метра, и вообще атлетичный парень. Он даже в ночном клубе стриптизером работал, до тех пор, пока не стал совладельцем этого самого клуба.
– Да ну? – восхитилась Настя. – Владелец парижского ночного клуба…
– …это звучит гордо! – желчно договорил Иван Саныч, которому, по всей видимости, не нравились расспросы Насти. Отец смерил его пристальным взглядом и бросил:
– Да ты что, Иван, ревновать, что ли, вздумал? Брось. Николя, конечно, парень ничего, не такой задохлик, как ты (Иван яростно выдохнул и конвульсивно сжал кулаки, машинально подавшись в сторону папаши-оскорбителя), да вот только есть один маленький нюанс: женщинами он не очень интересуется.
– А, черт! – разочарованно выдохнула Настя.
– По крайней мере, мне так показалось, – подвел черту Александр Ильич. – Но это ничего…
– Ну?
– У Степана Семеновича есть еще один отпрыск, который женщинами интересуется, – сообщил Астахов-старший.
– Ага!
– Это его дочь Элиза, – закончил Сам.
Настя и Иван Саныч недоуменно взглянули друг на друга и внезапно разразились нервным хохотом. Осип пробурчал что-то вроде «чаво?», и только Осокин, откинувшись спиной к стене, смотрел прямо перед собой мутными глазами, помешивая ложечкой в почти пустой кофейной чашке.
– Ну, повеселитесь, – милостиво разрешил Александр Ильич. – Посмотрю я, как вы на таможне веселиться будете. Особенно на Ваньку в бабских шмотках посмотрю.
…Как выяснилось чуть позже, Александр Ильич Астахов оказался прав: посмотреть было на что.
А сейчас он поднялся с табурета и, приложив руку к голове, поморщился и уже не без тревоги окинул взглядом Осокина, а потом пододвинул к себе телефон и набрал какой-то номер, позже оказавшийся травматологическим отделением в платной саратовской клинике.
– Але, Ефим Борисыч? – наконец произнес он. – Это Астахов говорит. Да, тот самый. Можешь прямо сейчас посмотреть парня? Что? А, ну да. Я так подозреваю, что черепно-мозговая. Привезем. Ага. Ну все.
Он положил трубку и, искоса глянув на Ивана Саныча, проговорил:
– Ну все, драгоценный сын, ехать мне пора. Чердак будем твоему братцу смотреть. У него, кажется, что-то там с кукушкой.
– Э, погоди, – подал голос Осип, – чаво это ты заторкался: ехать, ехать? Ты куда ни ехай, Ильич, а усе равно нам боком выходит. Сейчас говорил с Ефим Борисычем, дохтором, а раз – и он окажисси Ментом Иванычем. И загребут нас, родимых, под белы ручечки. Не-е-ет, не пойдет. Давай-ка ты лучше у нас расквартируисси. А энтот твой раненый лучше пусть водки-от выпьет. Сразу кукушка образумицца.
– Это он правильно говорит, – сказал Иван Саныч, с подозрением глядя на отца и с неприязнью – на одеревеневшего Осокина. – Это он…
– …правильно говорит, – раздраженно перебил его Астахов-старший. – Это я уже слышал. Значит, не хотите меня выпускать, боитесь, что я прямым текстом, как говорится, вас сдам? Да глупо это. Я считал вас умнее. Мне невыгодно вас сдавать. Это же жуткий скандал и для меня в том числе. Я же не могу пробавляться паллиативными мероприятиями, проще говоря, идти на полумеры: мне или вас сразу в гроб, или надежно упаковать за границу, чтобы вы и сами жили, и мне не мешали. Неужели непонятно?
