Вслед за гаражами появился изуродованный бульдозерами пустырь. Неровный, с разбросанным по всему периметру мусором, он сквозь мелькающие мимо окна голые деревья, веял холодом, пустотой. А поезд все набирал ход. Лоб от долгого слияние со стеклом стал совсем ледяным. Резко оборвавшийся пустырь, в прямом смысле слова превратившийся в обрыв, понес поезд высоко-высоко над землей, меж могучих металлических оков, оставив внизу широкую пелену черной воды, как те вагоны, уходящие куда-то вдаль. Движение.
Еще совсем недавно, каких-нибудь три-четыре часа назад мои мысли были совершенно иными. Настрой решителен, взгляд и мысли непривычно уверенными. Резким движением хлопнув входной дверью, и бросив ключ в облезлый почтовый ящик, я выбежал из темного холодного подъезда, словно птенец, который с большим-большим опозданием покинул родное гнездо. Четко осознавая, что тупик, в котором я оказался сам собой не раствориться, я, наверное, первый раз в жизни решил принять хоть какое-то действие, способное, по-моему мнению, изменить мою жизнь. Несмотря на яркое весеннее солнце, временами вспыхивающее между стремительно бегущими по небу величественными облаками, на улице было прохладно. Да и не мудрено, все-таки середина марта – снег вокруг растаял совсем недавно – стояла сухая и ветреная погода.
Я шел по улице в расстегнутом пальто, полы которого небрежно, резкими, хаотичными движениями развивались на ветру. Не знаю почему, но мне казалось, что расстегнутое настежь пальто, непременно должно добавлять уверенности. Я солгу, если скажу, что мне не было абсолютно холодно, но даже в этой, пусть и миниатюрной борьбе с самим собой, теперь я видел то, что, несомненно, придавало мне сил. Все начинается с малого. В голове, четко соблюдая принципы движения одного всем известного физика, мелькали мысли, воспоминания, какие-то не знакомые до сели процессы. Я тщетно пытался зацепиться хотя бы за одну из них. Мне непременно казалось, что любое, даже самое безрассудное действие, как не крути, все же должно быть сопряжено хотя бы с каким-нибудь мысленным процессом. В этот момент я всем нутром, всем своим сознанием приветствовал безрассудство, которое, как мне казалось, поглотило меня с головой, но вот так сразу отключить голову я не мог. Чувство страха, неопределенности, точнее нет, чувство неполной определенности не давало вздохнуть полной грудью. Но мысль о том, что для меня это уже «что-то», маячила на горизонте, словно клочок долгожданной земли после затянувшегося плавания. В беспросветно дрейфующую льдину северных морей, вот во что превратилась моя жизнь – в обреченное бессмысленное скитание, без надежды растаять.
Я уже практически год, как жил один. Сначала не стало мамы, а спустя несколько месяцев и отца. Как показывает жизнь (не помню, где я это услышал), мужская часть населения планеты в подобных случаях гораздо менее стойкая, чем их визави. Вот и у нас получилось ровным счетом так же. Признаться, на протяжении всей жизни отец никогда не проявлял особых чувств по отношении к матери. По крайней мере, я этого не замечал. Только сейчас я начал понимать, что, скорее всего, это было связано с его характером. Отца никогда нельзя было назвать открытым. По большей части молчаливый, без резких движений, не вспыльчивый, одним словом человек, мало проявляющий интерес к окружающим, но и не требующий ничего взамен. К сожалению, жизнь так устроена, что о многих вещах мы можем судить лишь, как сторонний наблюдатель. Так было и у меня. Глядя на маму, независимо от происходящего в семье, я был уверен, что и она, в свою очередь уверена в том, что дело лишь в характере отца. А так, он естественно любит ее, как и прежде. Опираясь исключительно на свой затянувшийся юношеский максимализм, подкрепленный отсутствием какого-либо жизненного опыта, а так же приправленный теми непростыми отношениями, которые я волей неволей наблюдал в период становления семьи свой сестры, во мне присутствовала четкая уверенность, что мама, безусловно, заблуждается. Все рано или поздно должно заканчиваться, обрываться, приходить к своему логическому завершению. Как я уже говорил, в тот период своей жизни, я никак не мог понять, ощутить и тем более признать, существование бесконечности.
